Бабушкин синь-камень

Большой синий валун, гладкий, правильной овальной формы и с плоской поверхностью, замыкает собой линию тротуара 1-й Краснинской улицы посёлка Монастырщина (как раз напротив здания почтамта) и является её достопримечательностью. Сидеть на нём одновременно могут свободно 2-3 человека. Чем был он в прошлом? Возможно, святым капищем у наших предков-славян. Его форма позволяет это предположить. Такие камни нечасто встречаются, их происхождение относится к ледниковому периоду. Веками медленно таял лёд, вода и песок шлифовали его и, отступая от поверхности, оставили камень на суше. В народе их называли «Дар Перуна». Согласно легендам, иногда «огненные стрелы-молнии» этого громовержца - теперь это Илья Пророк -  попадали не во врага небожителя, а уходили глубоко в землю, превращая её в кипящую лаву.  Масса эта, поднимаясь на поверхности, застывала в большие валуны-монолиты. Они очень твёрдые и тяжёлые. Славяне верили в чудесную силу таких камней, дарованную им «огненной стрелой», и молились там, украшая их, принося дары, прося излечения от болезней и напастей, как, например, засуха и неурожай, а также устраивали праздники и водили хороводы. Особенно красив этот камень после дождя или в утренние часы,покрытый капельками росы. Синий цвет камня, по их убеждению, открывал живым людям путь общения с небожителями.

(Сведения о происхождении камня взяты из ТВ журнала «Тайны 20 века»)  

Как же красивый Синь-камень оказался на этом месте? Когда-то рядом с ним находился старенький уютный домик, который окружали кусты сирени, жасмина и море цветов, а в саду стояла большая беседка, увитая диким виноградом. В нём мирно текла трудовая жизнь большого семейства, в котором  росли четверо  мальчиков: Яша, Митя, Ваня, Саша и одна девочка - Лида, моя мама. Воспитывала их в одиночку мать - Анна Владимировна Михайловская, моя добрая, любимая бабушка. Родилась она в 1852 году в селе Носкво-2 Монастырщинской волости Мстиславского уезда Могилёвской губернии в большой крестьянской семье Тарасовых.

После отмены крепостного права семья оставалась, как и большинство крестьянских хозяйств, в услужении своему помещику в сёлах Носково и Носково-2... Много было владельцев у имения и до, и после этого периода, но в конце 70-х годов 19-го столетия его владельцами были Екатерина Васильевна и Алексей Иванович Михайловские.

Анну, младшую дочь, родители отдали в услужение самой барыне, которая уже не один год была тяжело больна. Много бед и забот выпало на голову бедной Аннушки, но скромная и терпеливая, сметливая девушка быстро усвоила свои обязанности и сумела расположить к себе хозяйку так, что вскоре та стала постоянно нуждаться в её помощи и потребовала поселить девушку в их доме.

К родителям отпускали нечасто. Беда ещё была и в том, что приглянулась она и барину. Защитить её было некому, и стала Аннушка (так звали её господа) служанкой двух господ.

Пишу, переживая снова её жизнь в таком положении сроком более 15 лет, и не могу избавиться от звучащих в уме известных слов Грибоедова: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Не любовь, конечно, скорее гнёт!

Появились дети, их было шестеро (двоих похоронила). Все крещёные и записаны на её имя. Понимая греховность своего положения, много молилась, детей своих очень любила, заботилась о них и родителях, состарившихся от горя. Но это всё равно не сулило детям в будущем ничего хорошего: учиться дальше в церковно-приходской школе их не пустили бы, и устроиться в будущем они могли только на самую чёрную работу.

И никогда бы моя мама не стала учительницей, не сумел бы и Яков и мечтать о профессии адвоката.  Помощь пришла с самой неожиданной стороны, и этим ангелом-хранителем оказалась сама барыня Екатерина Васильевна! Чувствуя приближающуюся кончину, она призвала священника и перед Богом попросила мужа дать ей честное слово, что он исполнит последнюю её волю - после её ухода оформит свои отношения с Анной, признает её детей своими, даст им свою фамилию и отчество, даст детям достойное образование. Он плакал и целовал её руки, благодарил за мудрое решение и обещал всё сделать и подать прошение, говорил, что Екатерина Васильевна сняла с его груди камень и что его самого замучила совесть «о судьбе этих крошек, таких милых!».

В 1894 году её не стало, и через год, в 1895 году, прошение с соответствующей просьбой было отправлено в окружной Смоленский суд. В конце года Алексей Иванович получил ответ с положительным разрешением этого дела.

Так Анна Владимировна стала носить фамилию Михайловская, а подросшие мальчики поступили учиться в Смоленскую гимназию.

Между тем за эти годы все братья Анны (и двоюродные тоже) перебрались на жительство в Монастырщину с выкупом своей земли у помещика в Носкове и кучно построили дома на скрещивании улиц Краснинской и Новой (теперь Коммунарной). Между домами братьев Владимира и Павла Тарасовых построили домик и для Анны, куда она с благодарностью перебралась с малолетними детками. Домик дважды подвергался пожару, когда бедствие охватывало всё местечко с разных сторон, а вода была только в глубоких колодцах, хотя его с трёх сторон окружали реки. Но братья, работая толокой, быстро восстанавливали жилище. Все они владели ремёслами кузнецов, столяров и плотников, а также сапожного дела - этими трудами и жили.

Имение Носково быстро разорялось из-за неумения Алексея Ивановича вести хозяйство и потому ещё, что барин имел карточные долги перед друзьями-помещиками, а играл плохо, и суммы всё возрастали. Приближались сроки отдачи, а вернуть долг для людей его круга - святое дело чести, и имение пришлось продать, а сам Алексей Иванович переехал в Монастырщину в маленький Аннушкин домик. Ему надо было в корне менять образ жизни и статус. А трудиться он не умел, да и не было в маленьком местечке должности по его запросам. И решился «кормилец большого семейства» поехать на Дальний Восток, где требовались учёные люди, знающие государственные законы, обещая помогать деньгами детям на учение.

Наверное, при всём тупиковом положении семьи, бабушка в тот момент облегчённо вздохнула. Она любила своих деток и не покладая рук сама выхаживала больных, воспитывала, вязала им носки и чуни, обшивала «на один фасон», лишь прибавляя в лекалах сантиметры. Она бралась за любую подённую работу: стирку белья и праздничную уборку в богатых домах, составление букетов к свадебным торжествам, доила коров за молоко детям. А осенью помогала пожилым людям убирать урожай в садах и огородах. И всюду брала с собой мальчиков, чтобы не озорничали дома, не привыкали к безделью, рано приучались к труду и терпению в работе, ценили заработанную копейку.

Было забавно смотреть, когда она, как утица со своим выводком в одинаковых одёжках, шла по улице. Знание большого числа пословиц делали её речь красивой, умной. «Кто рано встаёт, тому Бог подаёт», «Летний день год кормит», «Глаза глядят, а руки делают», «Умные руки не знают скуки»… Её авторитет среди многочисленного рода Тарасовых был неоспорим. За её житейскую мудрость и уравновешенный нрав Анну Владимировну приглашали гасить семейные неурядицы, советовались, называя почтительно «тётей», а она вздыхала: «Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу»…

На домашних праздниках родственников она всегда была званой гостьей. Бабушка была религиозной и, молясь Богу, разговаривала с ним, как с человеком, прося сил себе и разумения «на каждый час, на каждую минуточку»: «Не оставь меня своей милостью, дай здоровья моим детушкам!», «Согрей меня в моих рубищах».

В доме в обеих комнатах было много икон старинного письма, в окладах и без них, а две сохранились до сих пор: благословение дочери Лидии - икона Пресвятой Казанской Божьей Матери с 1911 года и небольшой образок Николая Чудотворца, которым она, мать, провожала в Москве любимого сына Дмитрия в ссылку в 1935 году «за неосторожно сказанные слова». Она всё ждала его возвращения, торопила годы, а Митя писал нежные письма, слал денежные переводы и должен был вернуться в июне 1941 года, но грянула война, и ему пришлось ещё 5 лет жить и работать вольнонаёмным в Магадане: въезд в Москву закрыли надолго!

Анна Владимировна любила цветы не только в саду, но и в лугах и перелесках. Она хорошо разбиралась, какая травка какую хворь излечивает, и собирала эти аптекарские растения ранним утром, пока не сошла с них роса.  Она была травницей. В её домике в каждом тёмном углу висели пучки трав и стояли настойки, которыми она лечила своих детей и многочисленных детей родственников и знакомых.

Стены в комнатах и потолок были выбелены не извёсткой и не мелом, а голубоватой глиной, глеем, он дышал! Входя в дом, человек попадал в атмосферу доброты и спокойствия, которую создавали иконы и огоньки лампад, а также запах мяты и душицы, ромашки и зверобоя, фиалки и дикой гвоздики.

Бродя по этому великолепию в лугах между Красной Зарёй и Крапивной невдалеке от берега Вихры, она натолкнулась на этот чудо-камень, присела на него, пригорюнилась и поведала свои невзгоды: «Отец семейства уже несколько лет как покинул дом и отправился на Восток на заработки, но помощи хватает только старшим детям на обучение». Убивалась бабушка, что не уберегла своих деток: маленькую Агнию, скончавшуюся во младенчестве, и Ванечку-сыночка. Глубокой осенью, разбивая лёд в луже, он набрал воды в сапожок и уселся в малиннике его посушить: снял с ноги обувку и просидел долго босой, застудив ножку. Воспаление затронуло кость - не помогла и операция...

И вдруг облегчение сошло на сердце матери, словно Синь-камень снял тяжесть и горькую боль, томившую душу. Следует сказать, что такие камни обладают свойством уходить глубоко в землю в случае неблагоприятных для него условий или перемещения, и наоборот - появляться из-под неё. На это у них уходят десятилетия. Очевидно, это был как раз второй случай!

И захотела она привезти камень к своему домику и место ему обустроить в уголке у ворот со стороны улицы, чтобы люди могли присесть и подумать о жизни. Понимая, что берётся за очень непростое дело, требующее затрат, Анна Владимировна уже не могла отрешиться, словно кто понуждал её к действию, и как можно скорее!

Поторговавшись, она наняла двух крестьян с лошадьми за пуд ячменя каждому и магарыч (была в семействе своя полоска), чтобы доставить камень на розвальнях в Монастырщину по снежному первопутку. «Пока земля мягкая, подкопать её вокруг камня так, чтобы рычагами сдвинуть его с лежбища и потом удобнее скатить в сани. Надо приготовить тонкие крепкие брёвна-рычаги с заострённым концом и верёвки с крючьями, а также укрепить сани - и это дело поручить братьям, Сергею и Павлу Тарасовым, кузнецам- умельцам». 

Всё прошло благополучно. Собралось много помощников и советчиков, желавших увидеть торжественный въезд камня на своё новое место жительства. Уголок улицы у ворот домика пришёлся ему по душе. Утверждают, что камни эти, как и вода, «живые существа», имеют память... Вот почему на нём нельзя ничего ни печатать, ни рисовать! Он прекрасен сам по себе.

Позже бабушка посадила над ним со стороны садочка бузиновое деревце. Его листва низко склонялась над камнем, защищая путников от жары и пыли, а красные кисти ягод, свисая с обеих сторон, ярко украшали его. А мы, дети, любили греть на нём животы и играть «в домик».

И вот ещё непонятное явление. В конце 20-го столетия он опять «ушёл под землю», по своей ли воле или это дело рук человеческих -  следующим хозяевам усадьбы чем-то он помешал? - не знаю, но очень хочется!  И если кто из старожилов посёлка, живший по соседству, что-то вспомнит, - просьба сообщить в редакцию районной газеты! 

На моей памяти очередным застройщиком был Александр Крытин, но тогда долгие годы Синь-камень был! При строительстве нового дома на этой усадьбе в начале 21-го столетия семья Хайдаровых обнаружила его. И уже с помощью ковша экскаватора камень откопали и, перенеся над новыми воротами, доставили на прежнее место, даже ничего о нём не зная. Добрая и любящая цветы хозяйка дома Валентина украсила землю вокруг него, создав приятное глазам место отдыха для усталых людей. Вот за это ей низкий поклон!

Анна Владимировна вечерами часто приходила сюда после трудов праведных поговорить с камнем молча или вслух. Он как бы стал её исповедальней. Много и хороших, и печальных событий из своей долгой жизни и жизни детей, а потом и их семей поведала камню старушка.  «Как-то быстро ребята подросли и покинули родные стены, городскими стали, но дружно живут. Их вокруг себя Яшенька держит, старший он. Отучился в Смоленске - шагнул выше. В Москве на юриста выучился, служит адвокатом, купил квартиру на Арбате, большую, а когда был сам студентом, за лето подготовил Лиду к экзаменам в гимназию в Гжатск (теперь г. Гагарин). Сам и отвёз сестру, и договорился с классной дамой взять Лиду к себе на квартиру и учить всему, что в жизни пригодится. Оплачивал её ученье, и сам давал уроки детям в богатых семьях. Потом Митю к себе забрал, устроил на службу. А Сашу уж Лида доучивала, когда стала в деревенской школе ребят учить.

Саша в Хиславичах жил сам по себе (у знакомых снимала она ему угол), строгости не знал. Дерзким стал, курить начал, о чём я им с детства и думать не разрешала! Сестре на него директор училища жаловался. А она отдавала брату свой единственный выходной - воскресенье, и проверяла его, и упрашивала вести себя достойно. Обещал!

Только закончил учиться, а тут война началась! Оказались оба мальчика на фронте ею помеченными: Митя был контужен и находился на излечении в Киеве. А Саша был и контужен, и ранен в ногу. Из лазарета его долечиваться отпустили домой. Выхаживала я его здесь целый месяц.  Яша сразу написал Дмитрию в госпиталь, чтобы приезжал долечиваться и жить к нему в Москву. Когда Саша женился, брат прописал их с женой у себя и выделил комнату на постоянное жительство».

В другой раз она опять заговорила с камнем о сыне: «Яшенька съездил на восток к Алексею Ивановичу и нашёл отца в удручённом состоянии, измученного подагрой, почти без движения. Былые друзья забыли к нему дорогу. Яша увёз отца в Москву, лечили его дома врачи, и вскоре он взбодрился и даже работал вместе с сыном».

Через два года стал он проситься домой «к своей Аннушке», как он называл бабушку, и Яков Алексеевич привёз его в Монастырщину. Прожил дед ещё 6 лет. Бабушка успешно лечила его народными средствами. Сестра Тамара вспоминала, что при последнем поджоге местечка дед сидел на крыше дома и мокрым веником тушил искры. И дом обгорел только с одного края.

После смерти мужа бабушка часто сама приезжала в Москву к сыновьям. Осенью уберёт урожай и с гостинцами из своего сада-огорода и путешествует. В саквояж поместит набор овощей для борща, малинового варенья каждому, слив! Уж больно хорош сорт их был в домашнем саду! И редьки непременно! 

«Там у Яши семья появилась: он на артистке театра женился, и сынок у неё был, Юра, очень добрый рос.  Яша его на себя записал: и фамилию, и отчество. И дочка у них родилась, Гуля. Ольга Константиновна больше с нею занималась: наряжала, в театры водила, учила музыке, языкам разным -  она очень образованная! А Юру Яша воспитывал. Он после школы военным стать хотел, но отец строго сказал, что сначала надо приобрести твёрдую гражданскую профессию. И Юра, как и он, университет окончил, юристом стал, а потом поступил в военную академию». (Великую Отечественную войну Георгий Яковлевич Михайловский закончил в звании майора, а впоследствии окончил Академию Генерального штаба, стал генералом в штабе Армии войск Варшавского Договора при маршале Гречко, потом принимал участие в создании военного музея Памяти участников Великой Отечественной войны, преподавал в Академии им. Фрунзе).

Яков Алексеевич, как старший в семье, чувствовал ответственность за дальнейшую жизнь братьев и сестры. Он мечтал после получения ею аттестата об окончании гимназии определить Лидию с её чистейшим мелодичным звучанием голоса и абсолютным слухом в Академическую капеллу при Московской консерватории. Но Лидия избрала почётный и тернистый путь скромной сельской учительницы и получила назначение в соседний Хиславичский район.

Он присутствовал при сватовстве учителя Якова Казимировича Короля, стараясь поближе узнать человека, которому вручал судьбу любимой сестры. И впоследствии, видя её подорванное здоровье работой между школой в 4 верстах и домашним хозяйством на хуторе, настоял на отправке Лидии для лечения в Крым и обеспечил эту поездку заботой. Брат встречал и провожал сестру в Москве, оформил путёвку в санаторий и отыскал друзей в Симферополе, поручив им позаботиться о её прибытии в лечебницу.

Лечение оказалось своевременным и успешным. Яков Алексеевич дал папе верный совет кончать с безалаберным ведением хуторского хозяйства, управлять которым ему некогда, да и доходов никаких, и вступить в колхоз, сдав сельхозмашины, инвентарь и землю, и завершать строительство школьных зданий в Гоголевке. Отец с радостью пообещал ему так и поступить, тем более дети выросли и уехали учиться, помогать в хозяйстве некому. Папа сдал в колхоз ещё и коня. А мама, как и он, приветствуя новую перестройку в деревенском быте, организовала на этой земле льноводческую бригаду, и они засеяли площадь льносеменами. Осенью уже были передовиками в льноводстве, бригада женщин была премирована красными косынками! Работа была тяжёлая (всё делали вручную), но выгодная для колхозниц.

Семейство в Москве неодобрительно воспринимало неуёмные хлопоты Якова Алексеевича о своих родственниках, тем более из провинции. Приезжая в гости к бабушке, мама и дочь (обе Ольги!) томились скукой, их влекла городская привычная жизнь. А из него била энергия, словно подпитывала духовные и физические силы. Он устраивал для них «рыбный день» с удочками, организовал «грибной набег» в Дубраву и знакомил с названиями найденных грибов, водил на сенокос к родственникам учиться грести сено! Но им было жарко, утомительно, далеко, и они торопили с отъездом.

Отец и Юра ещё несколько дней жили сельскими радостями. Дядя Яша ходил босиком по траве-мураве во дворе и в саду, ночевал в беседке, таскал маме воду из колодца и поливал цветник, лакомился с кустов малиной и крыжовником, стручками бобов и лопатками гороха, как в детстве. Он даже на охоту сходил с соседским Марсиком и убил утку в камышах на Вихре! А больше ему и не надо было. Эту приготовленную утку и я пробовала. 

Вечерами они с мамой сидели на тёплом камне и беседовали обо всём. Это был 1937 год, его последний приезд в материнский дом! Но он успел совершить ещё один добрый гражданский поступок в защиту чистого имени (фамилии) семьи Королей, буквально «вырвав» в зале суда приговор моего отца, Якова Казимировича Короля, по 58-й статье УК, клеветнически оговорённого в измене и антисоветской деятельности. Им был прислан лучший адвокат коллегии Замоскворечья. Тщательно изучив дело и личные показания сторонников обвинения, адвокат так логически чётко и последовательно построил свою речь, прозвучавшую как острое обвинение в клевете, что от него не осталось и следа, и по всем пунктам шла запись: «Не виновен!». Было принято решение суда - признать Короля Якова Казимировича невиновным и освободить из-под стражи с восстановлением на работе и в должности! Такое решение редко произносилось в зале суда в те тревожные годы.

А за год до ареста папа был назначен директором школы и немедленно развернул огромное строительство помещения начальных классов и дома под квартиры учителей, а также ремонт старого многоквартирного дома и побелку здания школы, придав ей парадный вид! Как мог он так рассчитать ход работ за тот короткий срок? Свой недостроенный дом остался в стороне, как когда-то и хутор, а директор засучив рукава стал трудиться в охотку на благо родимой школы! За эту стройку Яков Казимирович Король удостоен Почётной грамоты и денежной премии РОНО.

В 1940 году Ольга Михайловская в Москве окончила среднюю школу. На выпускном вечере она познакомилась с маршалом Григорием Ивановичем Куликом, с дочерью которого училась в одном классе. Блистательный военный, весь в орденах, Герой Советского Союза и 18-летняя девушка, окружённая его вниманием весь вечер! Вспыхнуло увлечение! Сейчас бы это событие по-иному оценивалось (32 года разницы), но гневу и отчаянию отца поступком любимейшей дочери не было конца. Никакие доводы о необходимости продолжить учёбу, возможность оказаться в смешном положении в окружении солидных людей за кремлёвской стеной, предчувствие трагического конца в её жизни не возымели силы. Даже изъятие паспорта ничего не значило. 

Дочь и мать ликовали, Юра колебался. Отец не принял жениха, приехавшего с букетом просить о свадьбе, мать дала согласие. Свадьбу играли на родине маршала, все приглашённые гости на самолёте вылетели на Украину. Якова Алексеевича Михайловского с обширным инфарктом отвезли в клинику Склифосовского.

Мы в своей глуши не знали о драматических событиях в семье старшего бабушкиного сына, родственники не решались писать об этом, но сообщили о его болезни. Мать молила Бога о сыне с утра до позднего вечера, в доме поселилась тревожная тишина. В доме на Арбате - такая же. Врачи долго держали его в больнице, лечение продвигалось медленно, посещения домашних почти не было.

Он скончался в одиночестве поздней осенью 1940 года. Маму и бабушку вызвали телеграммой, в Москве на вокзале их ожидала машина, но на кремацию всё равно опоздали, да оно и к лучшему. Как бы ещё глубоко верующая мать перенесла такое кощунство над православным человеком?!  Как и захоронение урны с прахом не в земле, а в стене Колумбария, закрытой ключом, где и цветы положить негде!

По возвращении в Монастырщину бабушка стала молчалива и часто в одиночестве вечерами сидела на камне и, раскачиваясь, баюкала своё горе: «Нету больше Яшеньки!» - безутешно шептала она... А среди икон у неё хранилась вырезка из газеты с портретом маршала Григория Ивановича Кулика, и в молитвах появились слова: «Господи, спаси и сохрани русское воинство» - так бабушка пыталась уберечь от несчастий свою городскую внучку Олю Михайловскую (Кулик).

Судьба Ольги Яковлевны была трагична. Через полгода началась война. Маршал Кулик отвечал за боеготовность артиллерии во всей Красной Армии, всё время был на самых трудных участках фронтов, мучило отсутствие известий. Её эвакуировали в Новосибирск. Одиночество… Ей не было и 19!

Её женское счастье вряд ли заняло несколько спокойных лет. Всё было переполнено тревогой за жизнь и судьбу мужа и отсутствием прямой связи. Самой звонить не разрешалось: кругом секретность, шла суровая и долгая война. В 1943 году у них родилась дочь Наталья, появилась цель жизни - воспитание ребёнка и ожидание Победы. Но в 1950 году не стало Григория Ивановича… 5 лет она была женой и 22 года вдовой маршала Кулика.

Менять в жизни Ольга Яковлевна ничего не стала и бережно хранила гордую память о своём избраннике, воспитывала в дочке такие же чувства к отцу. Работала переводчицей текстов в редакциях нескольких журналов Москвы. Она обогащала свой внутренний мир слушанием классической музыки в консерватории, посещением выставок живописи, сама хорошо играла и избегала шумных обществ. Многое мог оценить в ней теперь Яков Алексеевич, её любимый папа!

В течение двух лет перед войной вместе с бабушкой Анной Владимировной жила внучка Тамара (моя старшая сестра) с сынишкой Виталием. Её муж был призван на двухлетние курсы обучения политработников в армию и находился в Латвии, где и начал войну с немецкими фашистами. (Семья воссоединилась лишь в 1946 году). Тамара Яковлевна вела русский язык в 5-6-х классах средней школы, там же работали мама и папа. Отец был завучем, преподавал литературу в старших классах и руководил школьным хором.

Грохот войны всё ближе к райцентру. 10 июля было решено эвакуироваться, внезапно и без всяких сборов. Директор срочно вызвал отца и отдал одного из двух коней с телегой. Побросали в телегу самое необходимое в дороге, не взяли никаких тёплых вещей - зачем? - скоро вернёмся, врага разобьют! С нами собрались ехать четыре семьи, в их числе приглашённый отцом директор семилетки Хинич, за которым меня послал папа. Это тот человек, который оклеветал его в 1938 году. Отец считал своим долгом спасти еврейскую семью. Но нигде не могли мы найти бабушку, оббегали родных и соседей - нет, не была. Очевидно, с раннего утра ушла собирать свои аптечные травы. Переправили кое-какой провиант для неё, керосин, спички, оставили соседке деньги и ключ от нашего дома и передали просьбу навещать бабушку, не оставить в беде одну!

Шли и ехали весь долгий путь с нечистой совестью, которая отзывалась болью сердечной. Но возвратились мы с мамой в Монастырщину только в июне 1944 года…

У сестры это было иначе. Долго длились наши скитания, дом родной остался далеко позади, как и надежда на быстрое возвращение. Папа решил, что надо нам с Витаськой учиться, и мы поехали в село Передел Медынского района, где жила семья его брата, директора школы, - к Петру Казимировичу Королю. Но проучились всего месяц: вновь немцы наступают - надо уезжать!

Дядя Петрусь вывез своё семейство, а мы остались на три дня лечить  заболевшего коня, но уже на второй день вражеский десант перекрыл все просёлочные пути и даже тропы, а дороги шли через лес. Попали мы в окружение, а точнее, в оккупацию, и длилась она 100 дней.

Это были дни и ночи страшного ужаса и потерь. В ночь на 21 января 1942 года мы лишились отца, которого отступающим фашистам выдал предатель. Они увели его с собой и зверски замучили у деревни Некрасово Знаменского района за связь с партизанами. Мы дважды погорели, оставшись в лютый мороз без жилища и без средств к существованию: немцы у нас отняли коня и корову. Когда в конце октября 1941 года фронт ушёл далеко вперёд, а немцы навели в тылу свой «орднунг», наступило временное затишье, и сестра решила вернуться в местечко проведать бабушку, а в мае ждать её обратно! Папа не смог отговорить дочь, хотя она заливалась слезами, оставляя маленького сынишку. Была у неё попутчица из Хиславичей, работавшая в больнице Передела. Когда мы ехали на восток, сестра записывала названия деревень и теперь шла тем путём обратно. Уцелевших деревень почти не было, а ночевать в землянки не пускали - негде самим, только посидеть у порожка.

В конце недели вечером прибилась к родной хате и слегла от тифа. Бабушка молилась за неё, лечила, горевала и была счастлива, что родная душа рядом. Жандармерия потребовала явиться на допрос: откуда пришла, с каким заданием, к кому? Вызывали и допрашивали несколько раз, сличали ответы и запрашивали администрацию Медыни на наличие такой семьи беженцев. Поставили на учёт, приходить отмечаться каждые три дня. Из местечка ни ногой.

Труднее всего было без места работы и заставить себя жить, не думая о невозможном возвращении, о том, как наша там жизнь идёт, о муже, канувшем в неизвестность с первого дня войны, об оставленном маленьком сыне Витаське не думать она не могла ни часу, изводила бессонница!

Приближалась холодная и голодная зима. Забытая полоска картошки возле нашего дома частично уцелела, и это было спасением, но в наш дом староста Савельев поселил свою дочь - учительницу с мужем, для проформы даже «спросил разрешения»... Часть вещей и книг Тамара перенесла к бабушке, в  том числе и портрет Сталина, висевший на стене рядом с папиным письменным столом. Она поверх него под стеклом разместила старые фотографии родственников и повесила в доме.

Экономили на всём, и сестра перекапывала чужие огороды к весне, доила корову у пожилых соседей за кружку молока, мыла у них полы. Но и в своем жилище не было спокойствия. Большая комната и спальня отводились по указанию старосты Савельева «гостям». Бабушка усердно молилась Богу или погружалась в грустные раздумья. Тревожное молчание угнетало. Дальше своего камня гулять не выходили, в гости никто никого не звал.

Староста часто приводил на постой в бабушкин чистый дом по два немецких офицера (это был ещё один его способ наблюдения за жизнью сестры, заходя неожиданно). Немцы вели себя прилично, не общались. Иногда с ними был повар - тогда в домике было тепло: топились и печь, и лежанка. А обычно - одна железная печурка в прихожей. На ней что-то и готовилось, а вечером грели воду для бутылок, которыми согревали постель. Спали вдвоем, кровать под пологом (он скрывал от посторонних глаз и защищал от сквозняков) стояла у двери в передней.

Не имея дров и в следующую зиму, разбирали маленькую пуньку-курятник. Осенью 1942 года Тамару взяли в школу преподавать уроки пения. Очередная осень 1943 года наполнилась долгожданным грохотом орудий, близилось Освобождение! Люди почти перестали спать и ждали бед. Уйти можно было только в Дубраву за Вихру, куда сбежалась большая половина местечка.

…25 сентября в сумерках возле камня остановилась немецкая крытая грузовая машина, и два здоровенных немца вошли в дом, как будто не замечая хозяев. Шофёр остался в кабине. Это были «чистильщики», мародёры и поджигатели. Они стали рыскать по дому, выбирая лучшие вещи. Всё это сгружалось в машину. Сестра и бабушка молча сидели на кухне. Утомившись, потребовали горячей воды для кофе и обратили взгляды на Тамару. Она им понравилась, и её усадили за стол.

Темнело быстро. Пьяные немцы всё более возбуждались. Увидев граммофон, ставили пластинки, заставляя её с ними кружиться в вальсе и петь, видя стоявшую фисгармонию. И граммофон (подарок старшего сына маме с первого жалованья адвоката), и инструмент, конечно, стали их добычей, а сестре сказали: «Поедешь с нами!»

Пока они с шофёром загружали кузов, бабушка отозвала Тамару, распахнула кухонное окно, не открывавшееся несколько лет, и твёрдо шепнула ей, приводя сестру в чувство: «Беги, девка, ползи вдоль забора по огороду к дядьке Сергею, идите с ним за Вихру!» И выбросила её куртку и платок.

Окно выходило в проулок между домами её братьев, укрытый зарослями малинника и смородины. Ночь была безлунная, помогала ей успокоиться. Они с дядей Сергеем ещё успели перейти Вихру по кладкам. Бабушка улеглась в постель, но разъярённые немцы скоро обнаружили, что их обманули, и месть последовала немедленно. Фашисты стащили её на пол, били ногами и наотмашь. Но самый страшный тумак пришёлся в глазное яблоко, оно наполнилось кровью, и зрение в нём не восстановилось. Этого им было мало, и, отъезжая, веселясь, изверги подожгли жилище! Хорошо ещё, что и её не оставили в закрытом доме! 

На этой части улицы с обеих сторон остальные дома уцелели. А дом Сергея Тарасова-кузнеца тоже сгорел, и с ним все животные в хозяйстве.

Отчаиваться было некогда, пламя быстро пробиралось по сухому дереву, и Анна Владимировна Михайловская, моя любимая бабушка, совершила ещё один мужественный поступок! Не теряя самообладания - и откуда силы и смелость взялись? - она вынесла все иконы из обеих комнат (около десяти) и раму с семейными фотографиями в беседку и, обняв их руками, упала без чувств.

Ранним утром, ещё дым и туман покрывали местечко, едва умолкли грохот снарядов и перестрелка, люди ринулись из Дубравы бежать к своим домам, от которых у многих остались одни головешки, и им грозила вечная нищета! Бежать пришлось через мельничную плотину, вдоль Железняка, через центральную улицу - насмотрелись на изуродованную площадь и пожарища, встречались и тела убитых.

Ещё издали увидела Тамара зияющую пустоту на месте жилища, совсем недавно защищавшего их от холодных ветров и невзгод, не зная ещё, что та же участь постигла и наш прекрасный дом на Интернациональной улице! У камня различила неподвижно лежавшее тело и обомлела, подумав о бабушке. Но это была незнакомая женщина.

Тамара устремилась в беседку, где и нашла родную старушку в бессознательном состоянии. Две мученицы, истерзанные событиями ночи, стояли, обнявшись, беспомощно озираясь вокруг, не зная, куда притулиться, и слёзы сами катились из глаз.

Их утешила и приютила соседка, жившая напротив, Мария Евдокимовна Селезнёва, за что ей низкий поклон и вечная память. Здесь впоследствии жили и мы с мамой, вернувшиеся на бесприютную родину мыкать своё сиротское горе. Приютила она и дядю Сергея, который для жительства облюбовал себе печку.                      

Вот какие трагические события происходили в Монастырщине  в одном из многих таких же домиков.

Это было каждодневной горечью созерцания зарастающей бурьяном усадьбы и зияющей чёрной дыры вместо тёплого родного жилища. Беседку тоже разрушили ночные грабители, срубив её опоры на дрова. И лишь одинокий Синь-камень, единственно уцелевшая «недвижимость», упорно лежал на своём месте, хранил память о прожитой там жизни.

После потрясений безумной ночи отступлений и бесчинств фашистских оккупантов наша бабушка уже не смогла оправиться и осенью 1944 года слегла под спасёнными ею иконами. Она лежала, безмолвно глядя на лики святых. К врачам бабушка никогда не обращалась, а иконы передала церкви посмертно, за что церковный хор 24 февраля 1945 года с благодарностью отпевал её в доме, что считается большим почётом у православных верующих.                       

Дмитрий Алексеевич Михайловский вернулся из Магадана в Москву только в 1946 году. Он был полностью реабилитирован, устроился на работу прорабом на возведении МГУ на Ленинских горах и поспешил в Монастырщину низко поклониться своей матушке-страдалице.

Всё бабушкино движимое и недвижимое имущество по завещанию, составленному в довоенное время, должно было принадлежать сыну Дмитрию Алексеевичу Михайловскому, но немецкие фашисты, отступая и лютуя в бессильной злобе, всё разграбили и сожгли. Когда он приехал летом 1947 года в местечко, в сельском Совете ему выдали документ-справку о фашистских злодеяниях в их доме, со всеми подписями и печатями «на память», а горькую боль принял на себя наш горюч-камень, хранитель всех семейных событий.

Елена Король.