Нина Шутова – наша землячка, героиня повести Г. Косарева «Люди и звери», в которой рассказывается о досуговских партизанах и подпольщиках. Нина принимала активное участие в деятельности партизанского отряда. Она была схвачена фашистами и казнена. Редакция установила связь с сестрой Нины Анной Кузьминичной и попросила рассказать о жизни партизанки более подробно. Анна Кузьминична рассказывает.

Нина прожила короткую, но яркую жизнь, как и многие из ее поколеня.

Родилась она 16 мая 1921 года на хуторе в полутора километрах от деревни Лобково Досуговского сельсовета Монастырщинского района, в крестьянской семье. Учиться пошла восьми лет. Школа, как и у всех, затем Соболево-Воробьевское педучилище. После – два года работы преподавателем географии в Кузьмичской школе Ершичского района Смоленской области. 18 лет вступила в комсомол. Лето 1941 года. Нина приехала к дедушке провести очередной отпуск. Здесь и застала ее война. А в феврале 1943 года жизнь ее оборвалась.

Что же было главным и определющим в ее поведении в те дни, когда Родина переживала самое тяжелое время?

Нина успела оформиться как личность, у нее определились убеждения, сложилось мировозрение. А это главное. Она поступила в том или ином случае так потому, что не могла отказаться от своих убеждений. Пойти на сделку с совестью.

Все это не случайно. Ведь детство и юность ее проходили в годы бурных преобразований в деревне и городе, в годы первых пятилеток. Даже неграмотная мать наша Ирина Васильевна и та поняла главное. Она часто повторяла: «Советская власть все дала молодежи: она может учиться, ей все дороги открыты».

Семья была большая и трудолюбивая. Нина родилась четырнадцатым ребенком. Отец, Кузьма Афанасьевич, считал себя «образованным» человеком (окончил три класса), земледелие ему хотелось вести на «научной основе». Он покупал удобрения, сельхозмашины (имел жнейку, молотилку, конные грабли, сенокосилку). Держал двух лошадей и двух коров, десяток овец. Мать часто упрекала отца за такое радение к земле, а не к семье.

От матери, видимо, Нина унаследовала прямолинейность. А отец оказал воздействие на формирование речи: острый был у нее язык, богатый пословицами и поговорками. В этом она повторяла отца. Отец любил читать книги, обладал незаурядной памятью, знал наизусть много стихотворений Некрасова, басен Крылова.

Многое Нина почерпнула и от старших братьев и сестер. Они научили ее играть в шашки, на балалайке, кататься на лыжах. Старшие братья и сестры любили решать всевозможные головоломки, занимательные задачи, загадки, проводили опыты. Нельзя было отвести глаз, когда Павел примораживал чугунок со снегом к скамье, незаметно насыпая на снег соли, или заставляя плавать иголку на поверхности воды, предварительно смочив ее жиром. Старший брат Алексей играл на мандолине, а Нина любила плясать и петь.

Росла она затейницей и фантазеркой. Однажды зимой в большой ветер, когда сугробы были на уровне крыши, ей захотелось взлететь, как птице. Она забралась в амбар, достала два веника, прикрепила их к рукам и приготовилась к прыжку. Но этой удивительной затее не суждено было осуществиться: незаметно сзади подкрался Павел, и сестра от его толчка приземлилась носом в снег. Нина выбралась из снега и набросилась на брата с кулаками.

Замкнутая жизнь хутора ее тяготила. Нина часто просилась сходить в деревню к дедушке с бабушкой и очень обрадовалась, когда в 1930 году родители вступили в колхоз, организовавшийся в Досугове (в Лобкове еще не был организован). Нужно было носить отцу обед, появился повод чаще бывать в деревне. А значит и у своих друзей.

Нина много читала. Она могла так углубиться в чтение, что порою не слышала, когда к ней обращались. Могла читать до полуночи.

Бывало, читает, читает и вдруг разразится смехом, а порой посмотришь – плачет, слезы смахивает с лица, а они капают на книгу. Для нее книга была не просто литература, а сама жизнь. Любила читать и газеты. Следила за походом челюскинцев (альбом делала со школьными товарищами, портреты Героев Советского Союза в нем размещали). Училась Нина неплохо. С книгой никогда не расставалась.

Любила она и со вкусом одеться. Редко кто мог так искусно старое переделать на «новое», перешить так, чтобы шло к лицу. Она была жизнерадостная, веселая.

Окончив семь классов в 1936 году, Нина решила поступить тогда в Соболево-Воробьевское педучилище. Решение это пришло к ней как-то внезапно. Нужно было серьезно готовиться. Она умела, если нужно, взять себя в руки. Готовились они все лето с соседским пареньком Егором Жариковым, соблюдая строгий режим, и оба поступили. Это была большая победа. Нина как-то сразу повзрослела, много занималась.

В 1937 году в связи с «ежевщиной» был арестован отец, осужден на пять лет и сослан в Коми АССР, откуда вернулся в 1943 году. Увеличилась нужда в семье, все тяготы обрушились на мать. Еще более цепко взялась за учебу Нина, а летом работала в колхозе. Долго предаваться унынию она не умела, слишком для этого бала жизнерадостна по натуре и общительна. Тяжело переживала Нина смерть матери, которая умерла в 1939 году. Нина уже работала учительницей. Долго добиралась по осенним дорогам, не успела – мать похоронили без нее.

И вот лето 1941 года. Мы с Ниной в деревне у дедушки. Война. Все население и Нина на окопах под Хиславичами, затем у Монастырщины. Утром проснулись однажды – руководителей работ нет, говорят немцы уже в Монастырщине, а работники Досуговского сельсовета пытались эвакуироваться. Но не успели, смогли отъехать только несколько десятков километров и возвратились.

Шли окруженцы небольшими группами. Нина кормила их, организовывала ночлег, приносила карту. Подолгу обсуждали, где лучше перейти линию фронта, шли к ней и односельчане. Всех охватило тревожное чувство, хотелось понять происходящее. Первой прибежала Лукерья Жарикова. Она была депутатом сельсовета, стахановкой. Первым ее вопросом был: «Возвратятся ли наши?» Нина умела поддержать, Приободрить, убедить.

Вскоре один из односельчан Камилин Радион решил заняться переписью комсомольцев в деревне. Нина, недолго думая, спросила его: «А зачем это вам, не возглавить ли организацию задумали!?» В ее вопросе была усмешка и укор. Когда он ушел, было решено спрятать комсомольские билеты (сестра Муся была тоже комсомолка, я еще нет). «Кто бы подумал, - говорила Нина, - что рядом живет иуда первой степени?» Как-то трудно было понять, почему разъяснять «новый порядок» приехал Згерский, учитель Досуговской школы, где учились и мы. Он всегда был уполномоченным в нашем колхозе. Это было парадоксально. Поведение Згерского противоречило здравому смыслу. Но еще больше удивило то, что голосовать разрешили всем, исключая женщин.

«Верх фашистской демократии, - говорила Нина. – Ну и гады!»

Весной, когда был создан в Досугове партизанский отряд, ощущалась острая нужда в оружии. Многие партизаны знали те места, где они вынуждены были закопать оружие. Нина, будто для поездки за своими вещами в Ершичский район, достала пропуск у бургомистра волости Майер Марии Францевны (немка по происхожденю: муж привез ее из Германии во время первой мировой войны). Ночью из стада были взяты лучшие лошади. Поездка прошла успешно. Лошади возвращены, но со сбитыми спинами, потому что оружие везли в связках, переброшенных через спины лошадей. Нельзя забыть тех минут, когда партизаны возвратили лошадей, галопом пронеслись они по деревне, молодежь высыпала на улицу. Все ликовали и кричали: «Ура».

Страх перед партизанским движением заставил немцев прибегнуть к сосредоточению крупных сил. Целое подразделение ранним утром ворвалось в деревню на танкетках, бронемашинах, подтянули несколько орудий, на машинах несколько сот солдат. Деревню оцепили, население собрали в два сарая, стоявших на берегу озера, даже возвратили пастуха, который выгнал стадо из деревни.

В деревне проводился тщательный обыск. Все знали, что у одного из домов (у бывшего председателя колхоза Шутова Ивана Максимовича) на сеновале лежал раненый партизан. Все знали и о той расправе, которую немцы учинили над жителями деревни Перепечино. Все притихли, смотрели в щели с каким-то безразличием на стадо коров, которое, переходя с одного огорода на другой, опустошало все на своем пути. В этом было что-то зловещее. У входа в сарай – немец с автоматом, висящем на шее. В руках он держал журнал, свернутый трубочкой. Нина некоторое время рассматривала его внимательно. Казалось, она не может найти ответы на мучившие ее мысли. И вдруг она заговорила: «Вы зачем к нам пришли?» - спросила она его. К нашему удивлению наш «охранник» заговорил на чистом русском языке. Не знаю, может он и не был немцем, но одет он был в немецкую форму. Широко расставив ноги, с оружием в руках стоял он, уверенный в правоте своего дела. «Если бы мы не перешли границу 22 июня, вы напали бы на нас 23», - отвечал он.

- Но ведь вы не скрываете, что у вас фашизм? – продолжала Нина.

- Нет, фашизм в Италии, мы национал-социалисты, - невозмутимо ответил он.

- Ах, вот как, прикрываетесь социализмом, боитесь прямо сказать, что развязали войну ради наживы и порабощения.

- Нет, виноват во всем Черчилль. – При этом он развернул журнал, на обложке был нарисован земной шар, на нем стоял Черчилль. В руках он держал рогатину, ею он разносил полыхающее пламя от одного государства к другому.

Не знаю, чем мог окончиться этот разговор, если бы не забеспокоились женщины: они окружили ее и оттеснили вглубь сарая.

Ясно, что ей хотелось заглянуть во внутренний мир этих людей, понять, чем они живут. «Неужели их сумели так оболванить, ожесточить, вдохнуть в их душу слепую ненависть к свободолюбивым людям, – рассуждала она. - Или это просто холуи, которые слепо выполняют приказы, а думает за них фюрер».

Немцы прочесали лес, прошли все избы, но ничего не обнаружили. Всех отпустили. Нина забеспокоилась. Значит, отряд где-то на задании. Может возвращаться и наскочить на немцев. Быстро запрягла лошадь. Захватить веревку и жердь Нина предупредила еще на ходу. Стали выезжать спешно из деревни, но не так просто: на телегу прыгнули два немца. Нина пытается объяснить, что мы за сеном далеко, но они ничего не понимают, тогда ей неожиданно приходит мысль испугать их. «Нельзя, там партизаны», - сказала она. При слове «партизаны», немцы как по команде, рванули с телеги с такими очумелыми глазами, будто телега начала проваливаться в пропасть или под нами рухнул мост. Никто из нас не ожидал такой реакции на слово «партизаны», мы тоже смотрели на них изумленно. Они смутились: было ясно им и нам, что они струсили. В замешательстве стояли они, пытаясь как-то выйти из глупого положения, свести все к шутке, но веселый вид не получался, лица кривились в какой-то ужасной гримасе. Возвратиться на телегу они уже не пытались.

Нужно было разбросать копну, это был сигнал о том, что в деревне враги. Нужно было хоть немного набросать и на телегу, будто ездили за сеном. Воз маленький, если его жердью увязать по всем правилам, будет подозрительно. Поэтому жердь просто взбросили на воз, слегка обтянули его веревкой. Въехали в деревню в момент отбытия немецкого подразделения. Взревели машины, лошадь испугалась, стала пятиться назад. Муся сидела сзади, решила спрыгнуть, чтобы провести лошадь, зацепилась ногой за свободный конец веревки, упала и повредила ногу. Поврежденная нога мгновенно отекла. Было ясно, что вывих или слом. Требовалась медицинская помощь. И все это в такой момент, наиболее напряженный, когда отряду грозила опасность. Сестру повезли в Досугово к хирургу. В работу подпольной организации Нина меня не посвящала, но о многом можно было догадаться. Сразу было видно, что с Зораком, хирургом, руководителем подпольной организации, она уже знакома.

Пока шел осмотр, они успели обменяться несколькими фразами.

- Что у вас? – спросила он.

- Сестра с ногой, - и тут же добавила:

- Техники нагнали, да ни с чем укатили.

- Запугивают.

- У самих зрачки от страха расширились от слова «пвртизан», в обморок готовы упасть, – отвечала Нина.

Дружила Нина с Аркадием Усык. Еще до организации отряда знала настроение окруженцев, проживающих в деревне. У нас часто собирались, завязывались споры. Трудно представить, насколько чувствовала она себя уязвленной, когда касалось ее дорогих убеждений. Противника она изображала смешным, жалким, разоблачала в трусости, бросала порой и в более страшное обвинение; «от трусости до предательства один шаг», - говорила она

Аркадий всегда разделял ее взгляды. Перед войной он закончил 10 классов. Уроженец Харькова. Отличался какой-то детской наивностью. Часто вспоминал детство.

В отряде еще раньше началось расселение. Одна часть была на уход в Брянские леса, так как оставаться в сравнительно небольшом лесу было опасно. Другая часть указывала на необходимость слияния с соседними отрядами. Положение усложнилось изменой нескольких человек. Среди них был и некий Иван Иванович (так его звали в Лобкове, где он жил до ухода в партизаны) и его товарищ. В любую минуту он мог выдать отряд, перейти к полицаям, что впоследствии и сделал. Отряд Лукашова вынужден был покинуть Ново-Михайловский лес. Ушел с ним и Аркадий Усык. Осталась небольшая группа во главе с Завальным. Приближалась зима. Группа должна была большую часть времени находиться в Егорье.

Нина предупреждала, что за ними следят, особенно группа тайной полиции во главе с Иваном Ивановичем. Группа эта обосновалась в Лобкове. Нину вскоре арестовали. Но ей удалось освободиться. Она рассказала, что в Монастырщинской комендатуре она отказалась отвечать, потребовала, чтобы ее отвезли в Смоленск. «Кто-то докладывает о каждом моем шаге», - сказала Нина, когда возвратилась.

Нам было известно, что после того, как партизаны расстреляли Камилина Родиона, несколько человек односельчан стали бояться жить в Лобкове, уехали в Монастырщину и только иногда навещали свои семьи. Они так же были заинтересованы в том, чтобы как можно скорее возвратиться домой. Как-то поздно вечером, возвращаясь из Монастырщины, к нам зашел один из них, Павел Миренков, и стал хвалить нас: «Вы девки на всю РСФСР», - заискивающе сказал он. Когда ушел, Нина забеспокоилась:

- С чего это он, что-то недоброе затевает, заметает, как лиса, следы, пришел хвалебную оду петь.

Вскоре Завальный решил уничтожить полицаев, обосновавшихся в Лобкове. На этот раз они ночевали у Григория Левченкова. Полиция отказалась сдаваться, завязалась перестрелка, бросили гранату, изба загорелась. Ивану Ивановичу удалось спастись, он побежал в Досугово. Прибыл карательный отряд на машине. Среди них был сын Марии Майер – Ян. Нину схватили и увезли. Избу и имущество немцы передали Григорию Левченкову, мне с сестрой Мусей пришлось скрываться.

О том, что Нины уже нет, мы узнали от того же Павла Миренкова. Шли мы в Монастырщину с сестрой, хоть что-нибудь узнать о ней. В Скреплеве с нами повстречались Павел Миренков и Александр Камилин (последний был старостой при немцах, его брата расстреляли партизаны).

Не останавливая лошади, они на ходу бросили: «Куда вы идете, ее уже расстреляли!» и это называется односельчане. Так вот почему Павел Миренков заходил к нам… Не хотелось верить. Ведь перед войной Александр Камилин был бригадиром в колхозе. И вот они отвернулись, не хотят смотреть в глаза, стали чужими.

Так «новый порядок» на наших глазах калечил людей, пробуждал в них мелкие, частнические интересы, инстинкт собственника. Казалось, будто мы попали в прошлое столетие. Да, права Нина, когда сравнивала это явление с болезнью, с коричневой чумой.

В книге Г. Косарева «Люди и звери» описаны зверства гитлеровцев, учиненные в застенках над Ниной при допросах, поэтому я не стала их описывать. Заканчивая биографию Нины, хочу сказать, что она далеко неполная. Мне хотелось дать представление о ее жизни.

А.Шутова

Районная газета "Ленинское знамя"

№ 29 (613) от 8 марта 1967 года