Ночью в село прибыла группа партизан во главе со Смирновым. Смелый, находчивый, упорный Смрнов любое поручение выполнял умело и решительно. Никифор Феодосиевич высоко ценил его боевые качества и не раз восхищался его мужеством. Он с улыбкой вспоминал первое знакомство с ним. Поздним вечером Смирнов доставил к врачу из села Иванюткова свою хозяйку. Медпункт уже был закрыт, а Зорак отдыхал на квартире. Смирнов явился туда. Он объяснил Семионенковой, что у его хозяйки что-то не ладится с желудком и что ей надо к врачу. Анна Михайловна, насколько понимала в медицине, сказала, что положение у его хозяйки не столь серьезное, чтобы беспокоить уставшего доктора. Смирнова это нисколько не смутило. Сказав, что не может ждать до завтра и вообще не любит приходить дважды по одному и тому же делу, он без разрешения прошел в комнату доктора и принялся будить его. Бесцеремонность возмутила Никифора Феодосиевича, и он сгоряча, начал ругаться. Однако, молодой человек не отступил и решительно заявил:

- Ну-ка, доктор, оставь эти шуточки, поднимайся и принимай больную!

И Зорак принял его хозяйку, которая была совершенно здорова, но страдала излишней мнительностью. Позже друзья часто вспоминали этот случай и от души смеялись, подтрунивая один над другим…

Под покровом ночи, Смирнов с группой товарищей подошел к дому, где пьянствовали полицаи. Окна дома были замаскированы, но в маленькую щель отчетливо просматривалось все, что там творилось. Пьяные полицаи вместе с Майер сидели за столом. Хозяйка дома, прислонившись к стене чулана, не спускала с них глаз.

- Вот они, гады! Но где же Царев и Ходкевич? Нет их, упустили! – возмутился Смирнов и шепнул товарищу на ухо: - Надо хорошенько понаблюдать и подумать, как лучше взять этих. Но тут шатающиеся полицаи вышли из-за стола. Один из них положил хозяйке на плечо руку и что-то прошептал. Потом, он подошел к Майер и, обхватив ее за талию, прижал к себе.

- Начинается, - тихо съехидничал боец

- Молчи, - так же тихо отозвался Смирнов, продолжая наблюдать.

Между тем, один из полицаев подошел к своему дружку, толкнул его локтем в бок и напрвился к двери. За ним последовал и его приятель. Смирнов и боец отпрянули от окна и укрылись в кустарнике.

- Темень-то, какая, хоть глаз коли, ничего не вижу, - проговорил полицай, выходя на крыльцо.

- Вначале со света всегда так бывает, - ответил второй. – Сейчас, приглядимся, и будет, как надо.

- Надо спуститься с крыльца, - порекомендовал первый.

- Давай спустимся, да смотри не упади спьяну-то, а то стукнешься о какой-нибудь камень и угодишь на тот свет, - пояснил второй.

- Нам умирать рано, отозвался первый.

Кряхтя и тяжело дыша, они, наконец, спустились с крыльца и, отойдя в сторону, остановились в кустах полисадника возле партизан. Смирнов движеним руки, дал товарищам сигнал к наподению, и в одно мгновение партизаны схватили предателей. Ошарашенные неожиданным нападением, полицаи не успели даже пикнуть. Партизаны быстро затолкали им в рот тряпки и скрутили руки. Смирнов приказал товарищам увезти их дальше за село, а сам с двумя партизанами отправился за Майер. Партизаны перетряхнули весь дом, заглянули в сундук, спустились в подполье – и все безрезультатно.

- Где немка? – возмущаясь, спросил Смирнов.

- Какая немка? Голубчик ты мой, никакой немки у меня не было. Вот истинный бог, - принялась креститься и причитать хозяйка.

- Брось дуру-то корчить, несколько минут назад я ее видел собственными глазами. А ну, говори! – припугнул он женщину и навел на ее пистолет.

Женщина от страха побелела, еще несколько раз перекрестилсь, но не отступала:

- Господи, да что же ты ко мне прицепился? Говорю же я тебе ясно, что в глаза ее никогда не видела. Не веришь – стреляй! Тебя же потом бог и накажет за душу мою невинную.

Смирнов сплюнул с досады. Взгляд его машинально упал на печную заслонку. Еще не отдавая себе полного отчета, Смирнов схватил ее за ручку и отбросил в сторону. В черной пасти печи маячила взлохмоченная голова. Майер испуганно пялила свои мутные глаза на партизан и, казалось еще не верила тому, что с ней произошло.

- Ай-ай-ай… А еще бургомистр! – упрекнул ее партизан Дегасов, мариец по национальности. – Разве так подобает вести себя представительнице высшей арийской расы. Спряталась в печку от русских мужиков. Ай-ай-ай! Как нехорошо, какой стыд! Мы-то к ней в гости, а она в печку!

- Вы меня убьете? – простонала Майер и неуклюже стала выбираться из печки.

Когда наконец, она, грязная, перепачканная сажей и похожая на ведьму, выбралась из печи, Смирнов заметил:

- На тебя смотреть противно, руки марать о такую погань тем более. Так скажи, почему клятву свою не выполнила? Почему над мирным населением издеваешься?

- Родной мой, что ты! Это же не я! Это же немцы, а я двадцать лет в России живу. Я тоже русская. И муж у меня был Каганов – русский. Он в девятнадцатом году еще из Германии вывез меня, так, что я не немка.

- Ах, ангел непорочный! Мария-великомученица! – усмехнулся Смирнов. А потом стукнул кулаком по столу, строго спросил: - Ты долго будешь глумиться над народом? Отвечай!

Выхватив из-за ремня пистолет, стал наводить его на Майер. Та завизжала:

- Светик ты мой, я все сделаю, все, что ты прикажешь, только не убивай меня…

- Живи, черт с тобой, - сказал Смирнов, а наказ наш помни.

- Запомню на всю жизнь, мои родные, - пробормотала Майер.

- А не запомнишь, - пулю в лоб получишь, - добавил Смирнов, - Вот так. Это, во-первых. Во-вторых, муж просил тебе низко кланяться.

- Мой муж?

- Да, твой муж, Крючков.

- А где же он?

- Где, где… В партизанском отряде, бьет фашистов.

- Мой бог! – всплеснув руками, проговорила Майер.

- Вот так, помни наказ, - посоветовал Смирнов и, погрозив пальцем хозяйке, вместе с товарищем вышел из дома.

Неудавшаяся операция против Царева и Ходкевича взволновала командира отряда.

- Иуды, улизнули от кары! – негодовал Афонин и пригрозил: - Но ничего, мы еще с вами расправимся.

Прошло два дня. Было теплое, солнечное утро. Ходкевич с группой крестьян вышел в паровое поле на раздел колхозной земли. Потный, прилипшей к телу мокрой от пота рубашке, с расстегнутым воротником, он старательно метр за метром, отмерял ее, обозначал межи и на их концах вбивал колышки с надписями. Все это он делал так, как давным-давно в старые времена. Горячее, разрумянившееся солнце, казалось, смеялось над его никчемной затеей, а вольный теплый ветер, подобно озорным мальчишкам, ехидно насвистывал. Ходкевич торопился, как маятник, болтался из конца в конец поля.

Партизаны во главе с Афониным прятались на опушке леса. Они не спускали глаз с предателя и ждали удобного момента. И вот, наконец, Ходкевич вместе с мужчинами и женщинами приблизился к лесу. Афонин с двумя бойцами вышел навстречу. Партизаны ничем не напоминали собой воинов и, видимо, поэтому незаметно слились с толпой.

- Вы Ходкевич? – спокойно обратился Александр Афонин к предателю.

Ходкевич удивленно посмотрел на него. На полных красных щеках запульсировали нервные узелки, и он, словно сквозь сон, приглушенно ответил:

- Да, я Ходкевич.

- Идите! – приказал Афонин и выхватил из кармана брюк наган.

Неиспользованный колышек выпал из рук предателя и глухо ударил о землю

Изумленным взглядом крестьяне проводили Ходкевича до леса. Никто из них не вымолвил ни единого слова в защиту предателя. Они долго еще стояли на месте и, когда в лесу раздался выстрел, пошли по домам.

В тот же день, поздним вечером, Александру Афонину доложили: «Старшина Царев и его жена убиты партизанами отряда Воронина в собственном доме. За кровь советских людей они расплатились своей черной кровью!»

- Так оно и должно быть, - ответил командир отряда, - Всех, кто поднимет руку на свой народ, на свою Родину, постигнет такая же участь!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Лес тихо шумел. Легкий ветерок ласково трепал листья берез. Звучно и протяжно поскрипывала старая сосна, стряхивая с себя корявые прошлогодние шишки. Красный дятел в разноцветном оперении, как заботливый плотник, деловито стучал клювом по сосне и, казалось, старался укрепить его и предохранить от грозящей ему опасности. Разноголосо славя величие жизни, пели птицы. Пестрые цветы, своими нежными головками жалдно ловили солнечные лучи, пробившиеся сквозь, крону леса и, от дунавения ветерка, казалось, низко кланялись матушке земле.

Командир отряда Александр Афонин склонился над картой. Он пробегал взглядом по линии фронта и с радостью отмечал каждый населенный пункт, отвоеванный у врага Красной Армией. Вспоминалась Волга, раздольная, величественная, родной Ярославль, семья, друзья, знакомые. Он все больше отдавался во власть чарующей симфонии шумного леса. Ему, казалось, что кругом звучит гимн жизни, свободе, торжеству разума. В стороне горел костер, и желтые бездымные языки вздымались высоко вверх. Рядом возился повар. На небольшой полянке отдыхали и тихо пели протяжную песню бойцы.

«Люблю я русские песни, приятные они, в них и грусть, и радость, и жажда жизни!» - подумал Афонин и принялся рассматривать рапорты вернувшихся с боевых заданий партизанских групп.

«На тракте Монастырщина – Татарск на минах подорваны две автомашины с немецкими солдатами и полицейскими. Взяты трофеи…» - прочитал он и обвел на карте маленьким кружком место разгрома врага.

- Что ж, это неплохо, - заметил он.

«На тракте Монастырщина – Красный, на стыке двух районов, разбита и сожжена легковая машина. Два фашистских офицера в чине майора и капитана убиты. Убит так же водитель машины. Взято три автомата, боеприпасы». Посмотрев донесения, Афонин взял удостоверения личности фашистов и стал их читать: «Вольганг Фишер, майор, уполномоченный СД. Пауль Френцель, капитан, помощник начальника комендатуры полевой жандармерии.

- Да, это не воробьи, а довольно-таки важные фашистские птицы.

Он подумал о тех светлых днях, когда русская земля, будет очищена от ненавистного врага, когда люди вновь приобретут свободу и самоотверженным трудом станут залечивать нанесенные войной раны. В раздумьях он не заметил, как перед ним оказался Лукашов.

- Александр Дмитриевич, закурить желаешь? – предложил комиссар и протянул пачку махорки.

Афонин взглянул на пачку и прочитал: «Кременчутская, первый сорт»…

- Что, ж можно и закурить, - отозвался он и взял махорку. – До войны только махорку и курил. Бывало, поедешь в ночное, от родителей подальше скроешься, и знай себе, покуриваешь у костра. А места унас на Волге до того красивые, что глаз не оторвешь.

- Ничего, командир, вот разгромим фашистов и тогда на Волгу к тебе махнем.

- Идея неплохая, - согласился Афонин и, передавая комиссару удостоверения немецких офицеров, сказал: - На, вот, полюбуйся. Позавчера с ними разделались. Кажется, шишки были важные. Лукашов, медленно перечитав немецкий текст, усмехнулся:

- Это неплохо. Двумя гадами стало меньше. Молодцы, ребята!

- Надо объявить им благодарность.

- Я тоже за это, но у меня к ним есть кое-какие вопрсы, - отозвался Лукашов.

- Что-нибудь важное? – спросил Афонин.

- Да, кое за что следует пожурить.

- За что?

- Сейчас увидишь, - заявил Лукашов.

Через несколько минут к ним по вызову явились Чудинов, Пасман Омельченко.

- Расскажите, товарищи, как была осуществлена позавчерашняя операция? – обратился к ним Лукашов.

- Очень просто, товарищ комиссар, - первым начал объяснять Пасман, - Как и обычно мы вышли «охотиться» на большак. Километрах в пятнадцати от Красного, находясь в засаде, заметили машину. Раздумывать было некогда – открыли огонь. В результате обстрела, фашисты были убиты, а машина слетела в кювет.

- Ну, а дальше? – спросил Лукашов.

- Осмотрели убитых, содрали с них погоны, забрали автоматы, боеприпасы и личные удостоверения. Машину облили бензином и сожгли. Вот и все, - пояснил Пасман.

- Нет, не все! – возразил Лукашов.

Партизаны переглянулись, пожали плечами и промолчали.

- А что еще было обнаружено у фашистов?

- Был у них еще портфель, большой такой, яркожелтый. Мы его тоже прихватили, товарищ комиссар, - отозвался Омельченко.

- Вот именно об этом я и хочу говорить. Он же был не пустой! Что было в том портфеле, деньги, бумаги? – спросил Лукашов.

Афонин удивленно посмотрел на комиссара:

- Неужели он был с деньгами?

- Товарищ комиссар, никаких денег там не было, - ответил Чудинов. – Он просто был набит какими-то документами.

- А как же вы, товарищ Пасман забыли доложить об этом?

- Это же не столь важно, товарищ комиссар.

- Да как же вы можете утверждать, что это не важно? Может быть, в тех документах были важные военные сведения! Может там были приказы верховного командования войсковым соединением или еще что-нибудь такое, что раскрыло бы замыслы врага!

- Сообщать нам об этом все равно некому, - с досадой возразил Пасман. – Нет унас связи со своими.

- А где эти документы? – поинтересовался Афонин.

- Мы повертели, повертели их, товарищ командир, прочитать их не смогли, - объяснил Пасман.

- Это просто безобразие! Вы этого не должны были делать! – возмутился Лукашов и подумал: «Никифор Феодосиевич нам этого не простит».

- Товарищ комиссар, документов было так много, а мы были уже перегружены, оправдывался Омельченко. Потом нам нужен был портфель для того, чтобы прихватить кое-какие продовольственные запасы – консервы, галеты…

- Вот видите, консервы, галеты оказались важнее документов. Нехорошо, товарищи, получилось, - пристыдил их комиссар.

- Да, нехорошо, так поступать нельзя, - подтвердил Афонин. – Учтем на будущее. А теперь можете быть свободны.

Вскоре к командному пункту шла группа из шести человек во главе с Колей Косоноговым. С первых же дней возникновения Досуговской подпольной организации юноша вступил в ее ряды. В отряде он был на хорошем счету. Его любили за жизнерадостность и подвижность. Коля пел и ко всем песням соединял один и тот же припев: «Зелимхан, мой Зелимхан». Поэтому ему дали прозвище Зелимхан, которое прочно закрепилось за ним.

Вытянувшись перед Афониным, Косоногов доложил:

- Товарищ командир! Группа партизан вернулась с боевого задания. На тракте во время засады встретили двух полицаев. Их на месте осудили и расстреляли. Позже арестовали бургомистра Крюковской волости. С ним было двести паспартов, которые вез в Красное для регистрации и отправки по ним в Германию. Паспорта изъяты, а староста расстрелян. Прошу принять документы.

- Ну что ж тремя предателями стало меньше. После войны судебным органам не придется лишний раз с ними возиться. Спасибо, вам, товарищи!

- Служим трудовому народу! – ответили партизаны.

- Вольно. Теперь отдыхаите. Но если будет нужно, еще поговорим, - заключил Афонин и вместе с Лукашовым принялся рассматривать бланки немецких паспартов.

- А бланочки-то, я думаю, пригодятся, - заметил Лукашов.

- Конечно, да еще как, - согласился Афонин.

Вдруг в стороне, возле костра, послышался шум и громкий хохот партизан. Лукашов с Афониным обернулись. Там возле костра стоял партизан Аркадий Усык. Он был большого роста, носил очки, и первый в отряде заимел немецкий автомат. За это его так и звали «Аркад в очках с немецким автоматом». Закинув за плечи рыжего теленка, он держал его за связанные ноги.

- Что там такое? – удивился командир и подал знак партизанам подойти.

Аркадий вместе с группой товарищей поспешил к командиру, а подойдя, свалил с плеч теленка и опустил на землю.

- Это что за балаган? – возмутился Афонин.

- Никакого балагана, товарищ командир. Разрешите объяснить?

- Объясните.

- Мы всю ночь сидели в засаде, но неудачно. Большак был пуст. Часов в семь утра направились в лагерь. В пути заслышали шум. Приготовили пулемет и стали ждать. Скоро показалась крытая грузовая машина. Впереди вместе с шофером сидел офицер. Решили атаковать. После обстрела один из фашистов спрыгнул с машины и начал отстреливаться. Его докончил наш адъютант Алешка. В машине обнаружили десять убитых летчиков, а среди них невредимого молочного телка. Вот и все. Оставлять его было жалко, решили прихватить с собой.

- Черт возьми, как же это так: фашистов перебили, а теленок остался живым! – улыбнулся Лукашов.

- А кто его знает, - пожав плечами, ответил Аркадий.

- Может, он святой, товарищ командир? – пошутил один из партизан.

В ответ раздался дружный смех товарищей.

- Святой или не святой, а жаркое придется готовить, - усмехнулся командир и посоветовал возвратившимся партизанам отдохнуть.

Присев снова вместе с Лукашовым, Афонин сказал:

- Послушай, Иван Тихонович, разведка подтвердила, что маслодельные и сыроваренные заводы охраняются ненадежно. Мы должны воспользоваться этим и сделать так, чтобы враг не мог получать в окрестных селах ни молока, ни масла, ни сыра.

- Это правильно: хватит немцам лакомиться русскими продуктами, - согласился Лукашов.

- Начнем с разгрома Палкинского и Селецкого заводов, - сказал Афонин и, подозвав дежурного по лагерю, попросил вызвать Василия Завального.

Вскоре к командиру и комиссару подошел плотный мужчина средних лет с окладистой бородой длинными усами и, вытянувшись по стойке смирно, доложил:

- Товарищ командир, по вашему приказанию партизан Завальный явился.

- Товарищ Завальный, готовы ли вы и ваше подразделение к выполнению предстоящей операции?

- Так точно, товарищ командир! – отозвался партизан и спросил: - Только стоит ли уничтожать производственные постройки? Может быть, достаточно вывести из строя лишь оборудование?

- Нет, надо уничтожить по возможности все, чтоб враг не смог восстановить производство.

- Но ведь заводы нам пригодятся после освобождения, - стоял на своем Завальный.

- Заводы, конечно, жаль, - задумчиво произнес Лукашов. – Но для своей победы враг использует малейшую возможность, наша задача всеми способами лишить его этих возможностей.

- Ясно, - ответил боец.

- Итак, выход вашей группы в восемнадцать ноль- ноль.

- Понятно, товарищ командир. Разрешите идти?

- Да, можете идти.

В этот день командир и комиссар долго были вместе, ходили по лагерю, беседовали с бойцами, проверяли их боевую готовность, обдумывали предстоящие операции. Казалось, Афонин был доволен, но время от времени в глазах его прорывалась тревога.

- Понимаешь, комиссар, нам надо что- то предпринять со старостой села Халеево, - заметил он. – Дважды я предлагал ему прекратить поставки немцам молока, а он и в ус не дует, на приказы наши крест кладет.

- Надо забрать его и учинить над ним суд.

- Я думаю сам побывать вечером в Халееве и окончательно выяснить наши взаимоотношения со старостой.

- А может быть, все-таки лучше доставить его ночью в лагерь, а потом уж и решить, как с ним поступить? – возразил Лукашов.

- Нет, я выеду туда сам, - решительно заявил Афонин.

Лукашов не стал настаивать. Некоторое время они шли молча. В это время в лагерь въехали две подводы. На одной сидел Михаил Поташкин и озабоченно подергивал вожжи. Рядом со второй Федя Жариков. Завидев Лукашова, Поташкин осадил лошадь, впился в него изумленными глазами и скороговоркой произнес:

- Господи, боже мой, начальник полиции! Что же это такое? Меня предали! Куда меня привели?

Тем временем Афонин и Лукашов подошли к нему вплотную. Комиссар понял беспокойство старика и прнялся его успокаивать:

- Ты, что, старина так испугался? Не волнуйся, я ведь не начальник полиции, а комиссар отряда.

- Комиссар?! Ничего не пойму! Как же это так? Говорят, что тебя расстреляли партизаны, да и окровавленную твою фуражку доставили в комендатуру, а ты здесь. Ты что ж, и вашим и нашим служишь одновременно?

- Ничего, папаша, со временем все поймешь.

Афонин помог Поташкину слезть с повозки, по-сыновьи обнял его и горячо расцеловал. Потом он подошел к Феде и заключил егов объятия.

- Спасибо вам, дорогие товарищи! – сказал он. – В каждом куске хлеба мы видим народную поддержку нашей справедливой борьбы с ненавистным врагом. Собравшиеся возле повозок партизаны с восторгом зааплодировали своему командиру и, подхватив Поташкина и Жарикова на руки, принялись качать их. Когда восторги поутихли, Жариков обратился к Афонину:

- Товарищ командир, разрешите мне перейти в отряд. Надоело мне сидеть на мельнице, хочу бить фашистов.

- Дорогой Федя, то, что ты делаешь, для нас имеет не меньшее значение, чем открытая борьба. Так что мы пока не можем взять тебя в отряд, а в дальнейшем посмотрим, - сочувственно произнес командир.

- Неужели я так и буду возиться на мельнице, - досадовал Жариков.

- Крепись, Федя, дисциплина, прежде всего, - заметил комиссар.

- Да возьмите вы парня в отряд, - походатайствовал Поташкин.

Командиру и комисару еще долго пришлось убеждать разгоряченного Федю и его покровителя Поташкина, пока не удалось окончательно убедить их в нецелесообразности покидать такой важный опорный пункт партизан, как мельница. Через некоторое время «снабженцы» уехали из лагеря, а вслед за этим командир с конным подразделением выехал в Халеево.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Во многих окрестных селах партизаны имели разветвленную сеть агентуры, получали от крестьян продукты. Несколько сложнее было положение в селе Халеево. Староста Трофим Сиряков вел двойную игру. Во время появления партизан он клялся верности Родине, снабжал их продуктами. Когда партизан долго не было, вовсю усердствовал перед немцами. И вот однажды, в середине июля, ожидая партизан, он тайком от населения привел в село отряд немцев и устроил засаду. Жена Сирякова проболталась об этом своей сестре, солдатке. Та, сочувствуя партизанам, сообщила об услышанном Наталье Михеенковой. Через полчаса Михеенкова была уже у Лиды Подолякиной и передала девушке эту новость.

- Ах, гадина, продажная шкура! – возмутилась Лида и тут же принялась писать донесение Никифору Феодосиевичу.

«Сегодня ночью в Халеевский поселок прибыл старшина поселка Сиряков с немцами и полицаями (количество неизвестно). Устроена засада. О прибытии немцев в поселке никто не знает. Староста нарочно ходит открыто, ожидает прихода партизан. Сообщите немедленно отряду. Пусть один человек прибудет сначала ко мне. Расскажу все подробности, к вечеру узнаю их местонахождение. Слежу, куда хозяйка понесет кушать. Жена старосты Мария – сволочь, хуже мужа».

Подготовив донесение, Лида передала его своей сестре Алине и отправила ее в Досугово. Однако это не успокоило девушку. Ей, казалось, что партизаны вот-вот могут появиться в селе и подвергнуться нападению. «Возможно, среди них будет и Лукашов», - подумала она. Ей сделалось страшно за его жизнь, за жизнь товарищей. С тех пор, как Лида Подолякина узнала от Никифора Феодосиевича тайну исчезновения Лукашова, ее сердце наполнилось радость, и ей захотелось как можно скорее увидеть человека, о котором она так много думала. Она стала мечтать о встрече с Лукашовым. «Как поступить? Как предупредить партизан о грозящей опасности?» - мучили ее раздумья. И она решилась, не теряя времени, сама направилась на связь с отрядом. Взяв кувшин для ягод, Лида через поле торопливо пошла в лес. На лесной тропинке она остановилась и стала прислушиваться: кругом было тихо, и лишь теплый ветер шелестел листвой. Девушка ускорила шаг, а в это время где-то в стороне, совсем недалеко, Афонин уже следовал в село.

Лида долго петляла по лесным тропам и, наконец, вышла к лагерю. Часовой доставил ее на командный пункт. Очутившись рядом с Лукашовым, Лида взволнованно проговорила:

- Мне нужен командир, имею очень важное сообщение.

- Командира нет, он выехал на операцию, - ответил Лукашов.

- Куда?

- А разве это важно?

- Да, очень, - с тревогой в голосе отозвалась она. – В Халееве засада.

- Засада! – встрепенулся комиссар и попросил рассказать подробности. Потом он взглянул на часы, прикинул и заявил: - По времени отряд должен быть уже в селе.

Лукашов объявил боевую тревогу. Через несколько минут вдогонку за группой Афонина поскакал боец, а вслед за ним на помощь командиру устремился Лукашов с отделением партизан. Лида изъявила желание вернуться в деревню вместе с партизанами, но комиссар отверг ее просьбу и предложил на время остаться в лагере. Всю дорогу Лукашов раздумывал об Афонине, о его боевых качествах, верил в его осторожность, предусматрительность, но в то же время досадовал, волновался, то и дело посматривал на часы.

Между тем группа Афонина, миновав лес, спустилась в лощину, поросшую густым кустарником и почти вплотную подходившую к лесу. Небольшая речушка с берегами, заросшими ивняком, петляя, текла по ней. Партизаны ехали молча. Афонин время от времени останавливался и внимательно вглядывался вдаль. Потом он посмотрел в бинокль, но ничего подозрительного не обнаружил.

- Посмотри-ка ты, Василий, - передал он бинокль Рязанову, ехавшему рядом.

Партизаны остановились в кустарнике.

- Товарищ командир, я тоже ничего подозрительного не вижу, - сказал Рязанов, посмотрев в бинокль. – Село кажется вымершим. Напротив нас только женщина чем-то занимается возле повозки с бидонами, да несколько кур разгуливает у амбара.

- И все же так в село въезжать не следует, - заметил Афонин.

Два партизана выделенные командиром, поскакали на разведку. Они проехали по селу из конца в конец, переговорили кое с кем и, уверенные в том, что в селе немцев нет, вернулись обратно.

- Что-то не нравится мне эта необычная тишина, - заметил Афонин. – Я попытаюсь проверить сам, а ты, Василий, оставайся здесь за старшего. В случае опасности приходи на помощь. Понятно?

- Так точно, товарищ командир, - козырнул Рязанов.

- А ну, Алеша, поехали, - обратился Афонин к своему адъютанту.

Подскакав к женщине, они остановили коней.

- Здравствуй, молодуха! – поприветствовал ее командир.

- Здравствуй, если не шутишь, - косо поглядывая на Афонина, ответила женщина и, взяв бидон, обракинула его на кол изгороди.

- Скажи, пожалуйста, немцы у вас есть? – спросил Афонин.

- А чего им у нас делать? – удивленно и наигранно затараторила женщина. – Мы люди темные и бедные.

- Я тебя не о богатстве спрашиваю, а о немцах, - возмутился Афонин и, сурово глядя женщине в лицо, повторил: - Так как же все-таки, есть немцы в селе или нет?

Женщина промолчала. Афонин еще раз резко переспросил:

- Где они? Не бойся, рассказывай!

- Да что ты ко мне привязался с этими немцами? Или не видишь, нет здесь немцев. Они сюда не заходят, боятся партизан.

- А молоко кому заготовила? Врагов наших подкармливаещь? Партизанский приказ нарушаешь?

Афонин в гневе навел автомат и дал очередь по бидонам. Лошадь, запряженная в повозку, шарахнулась в сторону и галопом помчалась прочь. Пустые бидоны с грохотом полетели с повозки и раскатились по сторонам. Из бидонов, стоявших на земле, белыми фонтанчиками потекло в пулевые пробои молоко. Женщина под шум и грохот кинулась бежать вслед за удалявшейся лошадью.

- Стой! – крикнул ей Афонин. Но женщина, не обращая внимания на окрик, продолжала бежать. Через несколько минут она уже была возле дома старосты и, упав на землю, извиваясь, словно змея, поползла в сад. Из дома старосты раздались один за другим несколько выстрелов. Конь командира вздыбился на задние ноги, громко поржал и, словно подкошенный рухнул на землю, сбросив седока. Алеша, соскочив с коня, бросился на выручку к командиру. Одна за другой над его головой посыпались вражеские пули и все плотнее прижимали его к земле. Он медленно полз к лежавшему на земле командиру и, оказавшись рядом с ним, взволнованно спросил:

- Товарищ старший лейтенант, что с вами?

Афонин стонал, но не отвечал. Тогда Алеша, напрягая все силы, волоком стал уносить его из зоны обстрела. Укрывшись за амбаром и осмотрев командира, Алексей понял, что ранение Афонина тяжелое.

А в это время Рязанов и оставшиеся с ним бойцы мчались к селу. Возле крайних домов они спешились и развернулись боевым порядком. Маскируясь, по-пластунски поползли к дому старосты. Противник перенес огонь на них, но с каждой минутой выстрелы становились все реже и реже. Одному из партизан удалось подползти к дому и метнуть гранату. Раздался взрыв, загорелась лежавшая возле подворных построек солома. Потом пламя поползло по стенам и через некоторое время охватило весь дом, засевшие в доме фашисты от угара и чада заметались и под прикрытием дыма начали уходить от наседавших партизан через огороды. Вместе с ними спасая свою шкуру, улепетывал и староста Сиряков с женой, которая несколько минут назад клялась, что в селе нет немцев.