И грянул бой...

Лесная красота опьянила Лукашова. Он радостно улыбнулся. Затем, пройдя к дневальному, принял от него рапорт и вместе с ним пошел по лагерю. Партизаны еще спали, но из одного блиндажа вдруг выглянул Борис Громадский. Он давно уже не спал, обдумывая план побега. Отсутствие связи с людьми, пославшими его в отряд, пугало и раздражало мнимого партизана. Как-то в районе Татарска он попросил разрешения отлучиться, но ему отказали, и теперь, ломая голову, он старался придумать какую-нибудь существенную причину. Завидя командира отряда, он юркнул обратно. Лукашов удивился: поведение Громадского показалось ему странным. Помня наказ Никифора Феодосиевича, он постоянно наблюдал за ним.

Лукашов хотел было зайти в землянку, из которой выглядывал Громадский, но в это время послышались чьи-то шаги. Он остановился и стал прислушиваться. Вскоре среди деревьев появился запыхавшийся человек. Он был небольшого роста, широкогрудый, лицо полное, обросшее черной бородой, с желтоватыми от курения усами. На левой стороне за туго натянутым ремнем поблескивал топор. Дневальный выскочил ему навстречу и тотчас вместе с ним подошел к командиру. Это был лесник Леон Коршунов. Он не раз предупреждал партизан об опасности, давал много ценной информации, укрывал партизанских разведчиков. Лукашов понял, что им грозит опасность. Встревоженный лесник подтвердил его предчувствие. Сняв с головы засаленную фуражку, он обтер вспотевшее лицо и стал поспешно рассказывать.

Из сообщения лесника явствовало, что накануне вечером немцы провели разведку местонахождения партизан и к исходу ночи подтянули к лесу воинскую часть. Им помогает староста деревни Егорье Никита Завальный. Лукашов подробно расспросил Леона обо всех обстоятельствах появления немцев, их количестве, вооружении и задумался.

В это время вернулся из разведки танкист. Танкистом звали в отряде Николая Чудинова, который служил до этого в танковой части. Лукашов знал Николая как активного комсомольца и первого участника Досуговской подпольной организации. В отряде он был опорой Лукашова, смелым, находчивым бойцом. Вместе с ним ходил в разведку Сергей Корчагин, партизан из бывшнго отряда Воронина.

- Товарищ командир, на западной окраине леса обнаружено скопление вражеской пехоты. С северной  доносится гул моторов, - доложил Чудинов.

- Значит, нас окружают? – спросил Лукашов.

- Окружают, товарищ командир, - ответил вместо Чудинова Леон Коршунов и вновь с возмущением начал рассказывать о предательстве Завального, который открыто, разъезжал с немцами на автомашине и объяснил им, где находятся партизаны.

- По всему видно, что немцы с минуты на минуту предпримут наступление, - пояснил Корчагин.

Лукашов достал карту и отметил место скопления фашистов. Затем после короткого совещания он принял решение немедленно отводить отряд. Чудинову и Корчагину он приказал взять несколько автоматчиков, выдвинуться вперед, наблюдать за продвижением противника и, когда он приблизится, создать ложное представление об отходе отряда в южном направлении. По лагерю прозвучала тревога. Партизаны выстроились в полном боевом снаряжении. Лукашов торопливо прошел перед строем, а затем обратился к партизанам с краткой речью:

- Товарищи! Нами только что получены данные о концентрации крупных сил противника. Немцы поставили своей задачей окружить лагерь и разгромить нас. Приказываю боя не принимать, следовать через лес в юго-восточном направлении. Прошу учесть, что район выхода крайне заболочен. Это затруднит наш марш, но другого пути у нас нет. Товарищ Пасман пойдет во главе первого подразделения. Затем последует подразделение во главе с Рязановым, а за ними – все остальные товарищи. Проводником пойдет товарищ Коршунов, - указал он на прибывшего в лагерь лесника. – Прошу быть бдительными, сохранять организованность и осторожность.

Через несколько минут партизаны перегруппировались и тронулись в поход. Лукашов вызвал саперов и им приказал заминировать лагерь и некоторые подходы к нему. Лагерь быстро начал пустеть. Командир отряда подошел к повозкам, на одной из которых лежало три барана со связанными ногами. Сапер взволнованно спросил:

 Товарищ командир, что будем делать с животными? Жалко их оставлять, это же шашлык.

- Я понимаю, что жалко, - сказал Лукашов, - но не до шашлыка сейчас, браток. Уж как-нибудь потом. Оставь их на закуску фашистам, только покрепче приправь, чтобы не были пресными.

- Ясно, товарищ командир! – ответил сапер и принялся закладывать мины.

Подразделение немецкой пехоты дугообразно развернулось в цепь и своими флангами широко обхватило лесной массив. Фашисты, словно огромными клещами, готовились зажать лагерь и отрезать партизанам пути отступления. По условному сигналу, маскируясь и пригибаясь, они бесшумно двинулись в наступление.

Засевшие в засаде партизаны-автоматчики дали первый залп. Фашистская цепь залегла и ответила огнем. Лес огласился выстрелами. Автоматчики продолжали инсценировать ложный отход. Немцы вновь поползли вперед. Вскоре перед ними показался лагерь: блиндажи, повозки и разное брошенное имущество. Они усилили огонь, но лагерь молчал. Тогда фашисты с прежней предосторожностью поднялись и сделали новую перебежку вперед. И вот раздался взрыв, второй… Взлетели вверх землянки… Фашистские вояки обретали здесь себе вечный покой.

Между тем, избежав окружения, партизаны преодолевали трясины, и уходили все дальше и дальше. Минув болото, Громадский присел на кочку и снял сапоги. Один за другим он перевернул сапоги вверх подметками, вылил болотную воду, отжал черные от грязи портянки и заткнул их за пояс. Партизаны уже ушли вперед и скрылись из виду. «Пора бежать, а то будет поздно», - подумал он и еще раз осмотрелся.  Потом перебросил через плечо связанные сапоги,  откинул назад холщевую сумку и, сжав в руке винтовку, свернул в сторону. Озираясь, как заяц, боящийся западни, он быстро зашагал прочь.

Оторвавшись от противника и выйдя на безопасный рубеж, партизанский отряд остановился на привал. Лукашов подозвал Пасмана и велел проверить личный состав. Потом, подойдя к Чудинову, приказал ему идти  с группой партизан в Егорье на разведку.

Прошло полчаса. Бойцы отдохнули, поели и готовы были двигаться дальше. Пасман доложил, что отряд удачно совершил выход из окружения, сохранив полностью вооружение, но при неизвестных объстоятельствах исчез Громадский. Лукашов возмутился и выругался неизвестно по чьему адресу.

Тем временем Громадский, отойдя на приличное расстояние, поел, стряхнул с бороды крошки хлеба, и уже было собрался идти в село, как вдруг до него донесся говор. Через некоторое время Громадский  заметил человека, медленно шагавшего среди деревьев, и узнал  в нем Смирнова. Мысли его быстро заработали: «Ах, это ты подлец! Это ты крутил мне руки и хотел отправить меня на тот свет. А я думаю, что там поджидал именно тебя!» - подумал он и, прильнув к земле, схватился за винтовку.

Смирнов с группой товарищей осторожно продвигался вперед и не знал, что, предатель,  поймав его на мушку, готовится спустить курок. Однако подлец был не только предателем, но и трусом. Вслед за Смирновым он увидел  второго, третьего, четвертого партизана, ему показалось, что это облава  на него. Прихватив свои пожитки, Громадский стал пятиться назад. Так он двигался до тех пор,  пока не достиг болота. Но и здесь он не остановился. Подгоняемый страхом, он погрузился в воду. Вид был страшен. Лишь черная взлохмаченная голова торчала из воды среди болотных коряг, напоминая собой невзрачную кочку, обросшую жестким и почерневшим мхом. Предатель ждал кары, но группа партизан не заметила его и прошла мимо. Через час – другой он выбрался из леса и облегченно вздохнул.

«Ну, слава богу, теперь-то я на свободе! А счеты мы еще сведем! – погрозил он и, подумав, добавил: - начнем, пожалуй, с доктора, а потом доберемся и до Лукашова».

Смирнов вместе с товарищами вышел на опушку леса и остановился.

Солнце, утомленное путешествием по необъятному простору неба, быстро спускалось в темно-синие облака, плотно сгрудившиеся на горизонте. Ярко освещенный лучами заходящего солнца, лес, казалось, погружался в сон. Кругом воцарилась тишина, даже беспокойный ветер стих. С лугов доносился аромат душистого сена.

- До чего же тихо, братцы! – воскликнул один из бойцов. – Эх, не воевать бы сейчас, а любоваться природой.

- Домой бы, к хозяйке под крылышко, - дополнил второй.

Смирнов усмехнулся:

- Ишь о чем размечтались! А фышисты пусть хозяйничают? Нет уж, пока Родину не освободим, пока фашистов с лица земли не сотрем, не знать нам покоя! 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Сентябрь был теплый и сухой, и лето казалось продолжительным. Зато осень наступила неожиданно. После теплых, солнечных дней подул пронизывающий северный ветер. Осенний багряно-красный наряд леса начал быстро опадать и обильно укрывть землю шуршащей листвой. На юг, к теплу потянулись журавли. По небу волнообразно поплыли серые, свинцовые тучи, шел непрерывный, мелкий, холодный дождь. Солнце, канув в беспросветную мглу туч, только временами пробивалось на землю хилыми холодными лучами.

Унылая пора навевала и унылые мысли. На душе Никифора Феодосиевича было неспокойно. Особенно волновало его бегство Громадского. Хотя беглец и не имел представления о действиях подпольщиков, но зато определенно знал  о связях доктора с отрядом. Необходимо было предупредить провал организации.

«Подлец, куда же он пойдет: искать тихую обитель или сразу к врагу? Возможно, он занес уже удар над нами? Надо что-то делать», - думал доктор.

Вечером подпольщики собрались в доме Семионенковых. Женя встал на вахту.

Первым взял слово Никифор Феодосиевич. Он рассказал, как фашисты при помощи егорьевского старосты Завального пытались окружить партизан.  Полк избежал окружения и обошелся без потерь. Но, как сообщил Лукашов, из отряда бежал Громадский. Это сообщение вызвало бурю негодования.

- Иуда! К ответу его! – с возмущением потребовал Жариков.

- Товарищи, сохраняйте спокойствие, - предупредил Никифор Феодосиевич. – Одного возмущения мало. Полагаю, что каждому из нас следует усилить бдительность.

С места поднялась Наташа Дуденкова. За лето она сильно изменилась, похудела, загорела, только большие серые глаза ее были прежними.

- Я считаю, что мы должны достать Громадского хоть из-под земли, живым или мертвым – все равно. Он далеко не мог уйти, - сказала она.

Отыскать и расстрелять, - добавила Марфа Пасман. – Пока мы этого не зделаем, наше положение будет непрочным, и особенно опасным для доктора.

- Обо мне, друзья не беспокойтесь, - возразил Никифор Феодосиевич. – Нам важно обезопасить организацию и ни на йоту не свертывать своей деятельности.

Марфа Мартыновна продолжала настаивать на том, что Никифору Феодосиевичу надо уйти в подполье. Ее поддерживали Лидия Подолякина, Наташа. Доктор задумался. После второго ареста он и сам сознавал опасность своего положения. Майер к тому времени из Монастырщинской тюрьмы перевели в Смоленск. Там, в управлении гестапо, она, несомненно, назовет его имя, постарается облить его грязью, а это не предвещало ничего хорошего. Никифор Феодосиевич не раз уже обдумывал, как ему выйти из создавшегося положения. После бурных споров в качестве первой меры друзья решили направить Наташу в Монастырщину и там через своих друзей кое-что разузнать о Громадском.

- Товарищи, минуло лето, - продолжал Никифор Феодосиевич. – Теперь уже осень, не за горами и зима. Для нас возникнут трудности. Поэтому надо заранее готовиться к новым условиям. Наиболее важной задачей сейчас является создание продовольственных запасов для партизанского отряда.

- Запасы продовольствия у нас есть, - пояснил Жариков. – В октябре они будут пополнены.

- Что ж, это хорошо, но их надо рассредоточить и сообщить в отряд, где и как он сможет их получить, - сказал Никифор Феодосиевич.

- Это мы сделаем, - согласился Жариков.

- Мне кажется, следует позаботиться о продовольствии, но и сейчас же начать сбор зимней одежды,  - предложила Лидия Подолякина. – Я могу доложить, что нами в Ново-Михайловском и других селах колхоза имени Ленина эта работа уже развернута – колхозницы шьют шубы, теплое белье, вяжут варежки, носки, готовят валенки.

Никифор Феодосиевич с одобрением отозвался о работе Подолякиной и заявил:

- Опыт новомихайловцев надо распространить по всем селениям. Одновременно следует организовать и сбор средств, чтобы иметь возможность закупать продовольствия для партизан.

Слово попрасила Надя Поташкина.

- Здесь товарищи говорили о трудностях, которые нам несет зима. Это, конечно, правильно, - заявила она. – Но мне, кажется, нам надо поговорить и о том, как работать еще лучше. Я, например, как и прежде, готова печатать и распространять листовки. Каждое наше слово воодушевляет народ, и этим мы обязаны дорожить.

Когда Надя села на скамью, Никифор Феодосиевич ласково посмотрел на нее и сказал:

- Я бы хотел продолжить Надину мысль. Она правильно говорит: мы должны дорожить доверием народа и не прерывать связи с ним. Это тоже одна из главных наших задач. Наши люди, попавшие в рабство к фашистам, должны знать, что они не одиноки, что у них есть друзья, которые в трудных условиях борются за их светлое будущее, что все должны подниматься на борьбу. В этой связи, - продолжал доктор, - я считаю, что нам в ближайшие дни следует провести одну очень важную операцию.

Никифор Феодосиевич рассказал о характере операции и заявил, что он согласовал с командованием партизанского отряда.

Надя Симеоненкова зачитала подготовленный по этому поводу проект приказа, в котором говорилось, что во всех населенных пунктах района с 5 октября вся полнота власти переходит в ведение партизанского полка; гражданам разрешается ходить по улицам с 5 до 21 часа; запрещаются всякого рода собрания, устройства увеселительных вечеров и т д; ночная сторожевая охрана из местных жителей в деревнях и селах, назначаемая фашистскими старшинами, воспрещается; лица, замеченные в общении с офицерами и солдатами фашистской грабительской армии, будут строго наказываться; запрещается выполнять всякие приказы немецко-фашистских оккупантов; всем бригадам в деревнях и селах надлежит хорошо ознакомить население с данным приказом. Проверка выполнения приказа возлагается на военный патруль.

Никифор Феодосиевич сказал, что этим приказом подполье покажет населению, что партизанский полк действут и, несмотря на все попытки фашистов покончить с ним, является хозяином в районе. Это поднимает моральный дух советских людей, заставит фашистских приспешников поджать хвост и наведет страх на карательные отряды.

После нескольких поправок приказ был одобрен. Подпольщики предложили Наде Поташкиной размножить его, а Конюховой, Подолякиной, Бобковой и некоторым другим товарищам в течение одного – двух дней распространить по населенным пунктам.

 В то время, когда подпольщики обсуждали свои ближайшие задачи, их боевой товарищ Женя Семионенков, находившийся на вахте, внимательно прислушивался ко всему, что творилось вокруг. Вдруг он насторожился и затаил дыхание: сквозь свист ветра послышались чьи-то шаги. Женя присел в кустах, притаился. Кто-то осторожно подходил все ближе и ближе и, поравнявшись с домом, остановился. Женя напряг зрение и заметил двух мужчин.

Сердце его забилось, мелькнули тревожные мысли: «Неужели облава? Неужели пронюхали, гады? Как же поступить?...»

Мужчины продолжали стоять. Наконец один из них шепотом сказал:

- Надо присесть у окна и послушать. Здесь приютился коршун, а не голубь, как многие думают.

Женя по голосу узнал  Згерского. Ему ответил второй:

- Ручаюсь, что он большевик. Сейчас он, наверное, слушает радио, Москву.

Это говорил фашистский холуй Кондрашов. На минуту мужчины примолкли, а затем сделали несколько шагов к окну. Дальше медлить было нельзя. Жене хотелось наброситься на предателей. Но сохранив хладнокровие, он несколько раз громко крякнул. Доносчики метнулись в сторону и скрылись в темноте. Юноша постоял еще минуту, а затем обошел дом и, убедившись, что поблизости никого нет, помчался к товарищам.

- Прошу расходиться осторожно, - посоветовал Никифор Феодосиевич, выслушав Женю, и добавил: - До сих пор мы щадили этих фашистских прихлебателей, полагая, что,  они сами поймут свое заблуждение. Теперь ясно, что мы заблуждались.

Подпольщики единогласно решили предать их суду и поручили Наташе сообщить о своем решении в отряд. Вслед за этим они один за другим вышли из дома.

Наутро Наташа отправилась в Монастырщину.

Прошел день, второй, а подпольщица все не возвращалась. Наступили мрачные дни. Предательство Громадского, слежка со стороны Згерского и Кондрашова беспокоили доктора. Волновала его и судьба партизанского отряда. Приближалась зима, требовалось решать вопросы снабжения, базирования, но отряд, находясь в походах, уже несколько дней ничего не сообщал о себе.

Никифор Феодосиевич знал Лукашова как опытного и находчивого командира, однако все могло быть.

«Уж не попал ли полк в западню? – думал доктор. – Могли ведь фашисты с помощью предателей подстроить ловушку? Да, но партизаны хорошо вооружены, их так просто не возьмешь!» Вспомнилось донесение Лукашова. В одном из селений местный житель указал братскую могилу, в которой, как он уверял, вместе с павшими бойцами закопаны два станковых пулемета, миномет, боеприпасы. Партизаны вскрыли могилу и действительно обнаружили все это. В минуту раздумья встала перед глазами доктора и озабоченная, седоволосая старушка – мать Лукашова, Васса Никифоровна. Она дважды, выполняя роль разведчицы, ходила пешком в Смоленск. Там встретила своего знакомого Василия Максимова. Он помог добыть и переправить в отряд два пулемета, взрывчатку, боеприпасы.

Заботясь о связи с партизанским отрядом, доктор послал на разведку двух подпольщиков, но и они не обнаружили партизан. Лишь связистка Шура Конюхова установила, что в деревне Лысково к дому учителя Гончарова подползли два партизана и вручили пакет для передачи Зораку. В тот же день в поселок прибыли немцы. Гончаров растерялся и сжег пакет. Это сообщение настолько возмутило доктора, что он, не сдержал гнева, разразился по адресу своего товарища резкими упреками:

- Черт возьми, разве так можно! При первом шорохе - в кусты! Хорош подпольщик, да еще учитель. Трус!

Шура рассказала, что Гончаров очень переживает. И, чтобы загладить его вину, изъявила желание продолжать разведку и восстановить прерванную связь с партизанами. Никифор Феодосиевич снисходительно посмотрел на нее и сказал:

- Понимаешь, Шура, неправильно он поступил. Взял бы лопатку, копнул ею во дворе раз – другой, и письмо было бы надежно спрятано. А то, видишь, руки затряслись. С таким подходом мы многого не сделаем.

- Видимо, кое-кому из нас, Никифор Феодосиевич еще не хватает нужной закалки.

- Напишу ему пока письмо, а там посмотрим, - заключил доктор и тут же принялся писать:

«Господин Гончаров! До меня дошел слух о твоем плохом самочувствии. Скажу откровенно, я очень и очень обеспокоен твоим недомоганием. Раньше я не предполагал, что у тебя такое хилое здоровье. Это опасно не только для тебя, но и для всей твоей семьи. Тебя следовало бы полечить хорошенько, но буду надеяться, что ты сам найдешь в себе достаточно сил, чтобы быстро поправиться. Твой Ник.».

 Шура спрятала письмо на груди и ушла.

По-прежнему ничего не было слышно о Наташе. Это не на шутку встревожило Никифора Феодосиевича. Волнуясь за судьбу подпольщицы, он раньше обычного окончил работу на медпункте и отправился к ней на квартиру.

На улице было холодно, по небу плыли  рыхлые дымчатые облака и дул пронизывающий, холодный ветер. Костыли доктора вязли в разбухшей земле, скользили по грязи и причиняли боль. Войдя в дом, где жила Наташа, доктор присел на лавку, закурил и стал посматривать в окно. Вскоре на улице появились две женщины и направились к дому. Они вошли в избу и, вытащив из своих узелков поношенные юбки, детские платьица, старые мужские брюки, принялись показывать их хозяйке. Никифор Феодосиевич с любопытством поглядывал на вошедших и улыбался. Женщины недоуменно переглянулись. Ульяна взяла протянутую ей черную юбку и стала рассматривать.

- Бери, мамаша, - порекомендовала одна из женщин, - уступлю по дешевке.

- Взять-то взяла бы, да денег нет, - ответила Ульяна.

- А деньги нам не нужны. Нам нужен хлеб или картошка, - пояснила вторая.

- А что, разве голодно в Смоленске? – спросил Никифор Феодосиевич.

- Очень, - ответила женщина со следами оспы на лице, а потом удивленно переспросила: - А откуда вы знаете, что я из Смоленска?

- Знаю, - ответил доктор.

Женщины вновь переглянулис и принялись рассматривать доктора.

- Любовь Антоновна, неужели вы меня не узнаете? – спросил Никифор Феодосиевич.

- И вправду голос знакомый, а узнать не могу. Где же я вас видела? – удивилась женщина.

- А госпиталь немецкий помните?

Женщина бросила свой сверток и моментально подскочила к Зораку.

- Никифор Феодосиевич, да неужто это вы?!

- Как видите, товарищ Леонова и товарищ Беркутова.

- Батюшки мои, глазам своим не верю. Жив, здоров. Как будто воскрес из мертвых. Уж больно-то вы были плохи, думала, не выживете, - запричитала Любовь Антоновна и крепко обняла Никифора Феодосиевича.

- Вы так изменились, что сразу и не узнать, - удивилась Беркутова. – Только глаза у вас все так же ярко горят.

Никифор Феодосиевич улыбнулся. Начались взаимные расспросы.

- Ну, а вы то, как там живете? – спросил доктор.

- Не живем, а мучаемся, висим над пропастью. Малейшая неосторожность – поминай, как звали, - ответила Любовь Антоновна.

- Фашисты изверги, как со скотом обходятся с народом, - добавила Беркутова.- Да, картина везде одна и та же, - посочувствовал Никифор Феодосиевич.

Любовь Антоновна вздохнула:

- Народ ждет не дождется Красной Армии.

- Ждать надо, но и самим надо что-то делать, - заметил Никифор Феодосиевич.

- А что делать, - спросила Любовь Антоновна.

Никифор Феодосиевич посмотрел на женщин и тут же вспомнил, как они находили мужество ухаживать за воинами Красной Армии, оказавшимися в немецком госпитале, делились с ними своими скудными продовольственными запасами, доставляли им советские листовки. Перед ним были настоящие патриотки, и доктор попросил  их раздобыть медикаменты. Женщины согласились. Через свою подругу, работающую в госпитале, они обещали достать все, что можно, и переправить в Досугово. Так Никифор Феодосиевич возобновил старые связи. Он дал женщинам кое-что из продуктов и проводил их за село.

Вечером вернулась Наташа. Она рассказала Никифору Феодосиевичу о последних новостях, разведанных в Монастырщине. Они были неприятными. Громадский некоторое время скрывался у знакомых, а потом явился с оружием в полицию и предложил свои услуги в борьбе с партизанским отрядом Лукашова. Поведение предателя насторожило полицию, и он был арестован. По его делу развернулось следствие. На очную ставку должны были вызваны старшина  Досугова Хрисаненков и другие названные Громадским лица.

Из сообщения Наташи Никифор Феодосиевич понял, что надеяться ему на чудо уже нельзя. Он срочно отдал последние распоряжения Наташе, распрощался с друзьями и в сопровождении медицинской сестры Надежды Барейшевой выехал в Смоленск.

Избежав окружения, партизанский отряд перебазировался в другой район. Здесь он встретился с партизанским отрядом капитана Грицкевича. Помня указания доктора, Лукашов стремился, во что бы то ни стало объединить отряды. После нескольких совещаний было принято решение создать единый партизанский отряд. Командование объединенным отрядом принял на себя Грицкевич, а комиссаром стал Лукашов. Отряд превратился в мощное, хорошо вооруженное подразделение.

«Ну и порадуется же доктор, - подумал Лукашов. – Мы теперь силища. Начнем шерстить фашистов так, что только пух полетит от них. Начисто шваль фашистскую выметем из района». И он тут же послал донесение Никифору Феодосиевичу об этом радостном событии.

Перед командованием объединенного отряда встал вопрос о базировании в зимних условиях. Местные леса были не обширны и партизаны в них легко могли подвергнуться блокированию. Осложнилось положение отряда также и тем, что он не имел связи с Большой землей, со штабом партизанского движения. Неожиданно отряд наткнулся на небольшую группу партизан под командованием начальника разведки второй Клетнянской бригады Тихона Илюхина. Последний предложил  отряду влиться в их бригаду и перебазироваться в брянские леса.

Если вопрос об объединении отряда не вызывал больших возражений, то вопрос о перебазировании натолкнулся на сопротивление некоторой части партизан, категорически отказавшихся переходить в брянские леса. Грицкевич и Лукашов понимали, что такое поведение товарищей в корне противоречит воинской дисциплине, что оно чревато для отряда серьезными последствиями. Однако заупрямившиеся партизаны были непоколебимы.

В начале октября, совершив рейд по многим селам близлежащих районов, объединенный отряд разгромил несколько мелких немецко-полицейских участков, сжег маслодельный завод в деревне Ельня, а затем возвратился в ново-михайловский лес. За это время подпольщики восстановили связь с отрядом. Партизаны остро нуждались в зимней одежде, продовольствии, медикаментах, и местные патриоты решили помочь им в этом.

Перед уходом в брянские леса отряд расквартировался в колхозе имени Ленина, в который входили села Ново-Михайловское, Халеево, Карабаново и Малые Остроги. Партизаны блокировали дороги, ведущие в селения, расставили посты, а старосту и их прихвостней взяли под арест. Население с исключительным восторгом встретило партизан. Затопили бани, организовали сбор теплой одежды. Многие крестьяне, словно в дни большого торжества, готовили угощение. Особенно людно было в этот день в семье Агрофены Тимофеевны Старовойтовой. Партизаны знали и ценили эту патриотку, как свою родную мать. Она ни днем, ни ночью не зыкрывала дверей дома для партизан, помогала им всем, чем могла. Тетя Груша, как звали ее бойцы, успела зажарить трех кур и потчевала куриным супом и курятиной дорогих гостей.

Особую радость в этот день переживала Лида Подолякина. Она гордилась тем, что некогда маленькая горстка ее боевых товарищей выросло в большое партизанское подразделение. В этом девушка видела и частицу своих собственных усилий. Она десятки раз доставляла в отряд продовольствие, сопровождала туда людей, изъявивших желание с оружием в руках бороться против фашистов, вела разведывательную работу. Бывая в отряде, Лида избегала разговора с Лукашовым о личных чувствах. Тогда ей казалось, что суровое время не дает на это права. Но теперь, когда отряд пришел в их село, Лукашов не выходил у нее из головы. Она много думала о нем, видела себя рядом с ним, ощущала на  себе его ласковый взгляд. В сумерках вместе с Пасманом и капитаном Грицкевичем Лукашов зашел к ней в дом. Он был в хорошем настроении, шутил. Когда разговор коснулся Громадского и Никифора  Феодосиевича, комиссар сделался озабоченным. Он задавал Лиде вопрос за вопросом и очень беспокоился о докторе.

Девушка сообщила друзьям много интересного. Рассказала и о том переполохе в стане врага, который был вызван появившимся в районе приказом командования полка. В некоторых селениях расклеенный на стенах приказ оставался нетронутым в течение нескольких дней. Позже полицаи по приказу фашистов с оглядкой срывали его и доставляли в военную комендатуру. Военный комендант запросил подкрепление.

- Крестьяне поняли, что в районе действует какая-то мощная сила, и это их радовало и воодушевляло, - пояснила Лида. – К сожалению, для нас все это не обошлось благополучно: немцы схватили Шуру Конюхову. Они не располагали особыми уликами против нее, но она находилась далеко от своего селения и этим вызывала подозрение. Кроме того, - добавила Лида, - у нее было найдено письмо Зорака. Хотя оно не носило политического характера, но, тем не менее, проливало свет на какую-то связь Зорака с Гончаровым.

- Да, неприятно, - заметил Лукашов.- Будьте бдительны и следите, как бы это все не привело к серьезным последствиям.

- Нет, я знаю Шуру, - сказала Лида, - из нее не вытянешь ни одного слова.

Пока друзья беседовали, мать Лиды, Варвара Семеновна хлопотала на кухне, а затем пригласила гостей к столу. Обедая, они оживленно беседовали о самоотвержанной борьбе Красной Армии, о боевых походах, вспоминали доброе, мирное время, своих друзей. Лукашов вновь повеселел и ласково поглядывал на Лиду. Когда обед подходил к концу Грицкевич заметил:

- Мы хотим поручить вам, товарищ Подолякина, одно дело.

- Что ж я всегда готова, - улыбаясь, ответила девушка.

- Комиссар расскажет вам, что и когда надо сделать, - пояснил капитан.

- Хорошо бы взять Лиду в отряд, - сказал Пасман.

- Нет, она здесь нужнее, - возразил Лукашов.

Затем гости отблагодарили хозяйку и вместе с Лидой вышли на улицу. Сверив часы и условившись о времени выхода отряда. Грицкевич с Пасманом ушли, а Лукашов задержался с Лидой. Лукашов волновался. Он попросил ее завтра переправить несколько человек в отряд. Их представитель должен находиться у Наташи. Девушка с радостью приняла поручение дорогого ей человека, которое оказалось последним.

Темная ночь, плотно укутав село, скрывала все от человеческого взора. Временами то там, то тут поскрипывали калитки, слышалась озабоченная речь партизан, кое-где мелькали тускловатые огоньки плохо замаскированных окон. Под ногами чавкала грязь, а сверху накрапывал  мелкий холодный дождь. Было прохладно, но Лида не чувствовала холода. Лукашов взял руку девушки и крепко сжал ее. Он почувствовал, как дрожат ее пальцы.

- Лида, что с тобой? Ты чем-то обеспокоена? Может я тебя обидел, или ты не рада нашей встрече? – спросил он.

- Я так счастлива, Ваня, - ответила девушка, - что мне почему-то становится страшно.

- Страшно? Что за глупости! – взволнованно произнес Лукашов.

- Правда, - подтвердила Лида. – Я так долго ждала этой встречи, а через несколько минут мы опять расстанемся. И кто знает, может быть, навсегда.

- К чему такие мрачные мысли? – поспешил ободрить ее Лукашов.- Не волнуйся, все будет хорошо. Зима пролетит быстро, а с приходом весны мы вернемся сюда и тогда возьмем тебя в отряд.

Они постояли еще несколько минут. Потом Лукашов обнял девушку и быстро скрылся в ночной темноте.

Поздно ночью отряд покинул село. Только девять человек во главе с Василием Завальным остались на месте.