Федю Жарикова после ареста доставили в военно-полевую комендатуру. Первый помощник коменданта самодовольный, румяный капитан Бельц и хмурый лейтенант сразу же приступили к допросу. Они выспрашивали его о связях с партизанами, требовали назвать соучастников, расспрашивали о докторе Зораке. Федя категорически отрицал свою причастность к партизанам, а их появление в доме объяснял чистой случайностью.

- Они ночью подъехали к дому и, пригрозив, потребовали пустить на ночлег, - заявил он.

Капитан раздраженно постучал по столу. Он посоветовал Жарикову хорошенько подумать и быть благоразумным. На следующий день последовали те же вопросы и те же ответы Жарикова. Это вывело капитана из себя. Он вскипел, выругался и, переговорив о чем-то с лейтенантом, оставил помещение. Лейтенант закурил сигарету и нажал кнопку. В помещение вошли два эсэсовца. Следователь кивком головы указал на Федю. В тот же миг вошедшие скрутили Жарикову руки и, положив на широкую скамью, привязали его веревкой. Потом начали бить резиновыми шлангами. Федя стиснул зубы. Он не кричал, а только стонал. Лейтенант стоял тут же и ехидно улыбался. Время от времни он осведомлялся, не намерен ли арестованный дать показания. Федя отмалчивался. И тогда эсэсовцы снова пускали в ход шланги. Били, пока он не потерял сознание.

В камере Жариков долго лежал без признаков жзни. Глубокой ночью он начал стонать и бредить, просил петь.

Но не стоны, ни просьбы не разжалобили надзирателей. Потом он очнулся. Во рту пересохло, спекшаяся корка крови сдавливала горло, дышать было трудно. Федя попытался перевернуться на бок, но не смог: все тело разламывалось от боли, кружилась голова. Он закусил окровавленные губы и огляделся. Желтый свет керосиновой лампы тускло освещал камеру. Было душно. На грязном полу валялись люди. Они были в изодранной одежде, с осунувшимися лицами. Вспомнился допрос. «Живодеры, долго ли они будут меня мучить?! Почему интересует их доктор? Неужели с ним что-нибудь произошло?»

Федя уткнулся лицом в грязный пол. «Дорогой Никифор Феодосиевич! – повторил он про себя. – Они от меня ничего не узнают. Я лучше умру… Хорошо бы встретить вас…»

При каждом очередном допросе Федю били снова и снова, а он по-прежнему молчал. Лишь после месячного пребывания в тюрьме изможденный Федя признался:

-Да, я был связан с партизанами и очень этим горжусь. Я снабжал отряд продовольствием и в меру своих сил служил Родине. Вы никогда не покорите наш народ. Он ненавидит вас. Он будет бороться до тех пор, пока наша земля не будет очищена от лютых извергов…

- Молчать, щенок! – прорычал лейтенант и застучал кулаком по столу. Он торжествовал. Ему казалось, что теперь-то он покончит с большевистским подпольем. Начались новые допросы. Теперь их все чаще вел капитан Бельц.

- Мы так и думали, мальчик, что ты есть партизан, мы знали, кому ты служишь, - говорил он. – Теперь рассказывай, где ваш партизанский полк?

- Он ушел в брянские леса, и бьет там врагов, - спокойно ответил Федя.

Капитан побагровел и, подойдя вплотную к Феде, злобно прошипел:

- Если не будешь отвечать на вопрсы, я убью тебя …

Федя ничего не ответил. Бельц сел снова за стол и спросил:

- К какой организации принадлежишь? Кто ею руководит?

- Федя уже не раз встречался с этим кровавым полачем. Глядя на него, он подумал: «Какое красивое лицо и какая черная душа!» Высоко подняв голову и глядя в глаза капитану, Федя ответил:

- Я принадлежу к Ленинскому союзу молодежи, а руководит им партия большевиков.

- Большевистский выкормыш! – прошипел Бельц, а присутствующий на допросе лейтенант развернулся и ударил Федю по лицу.

Прошла минута, другая… Бельц продолжал:

- Доктора Зорака знаешь?

- Он лечил моего ребенка.

- Зорак возглавлял организацию молодежи. Кто в нее входит?

Глаза у Феди напряглись, зрачки расширились. «Не может быть! Неужели провал?»

- Да я ничего не знаю, - ответил Федя.

- Ты знаешь все, но не хочешь говорить.

- Я ничего не скажу.

- Вот как? Ну что ж, посмотрим, - с угрозой отозвался капитан и вызвал дежурного.

Через несколько минут в комнату вошли эсэсовцы. Они принесли сверток колючей проволоки и проволокли ее по полу. Федя посмотрел и ужаснулся. По телу побежал холодный озноб: «Что они хотят делать?»

Эсэсовцы скрутили патриоту руки, связали ноги и, бросив на проволоку, начали катать. Адская боль обожгла тело, из глаз, казалось, сыпались пучки горячих искр, на голове вздыбились волосы.

- Изверги, убийцы… простонал Федя.

Он стонал от боли, а фашисты с тем же хладнокровием катали его с боку на бок, с живота на спину. Белье стало мокрым от боли. Федя стонал все тише и, наконец, потеряв сознание, умолк…

К Нине Шутовой гестаповцы отнеслись иначе. Они создали для нее «привилегированные условия»: поместили в лучшую камеру, лучше кормили. Тот же лейтенант был с ней вежлив, иногда даже угощал немецкими леденцами.

- Фрау Шутова, - обратился он к ней однажды, - ва видите, мы относимся к вам с уважением, и нам хотелось бы, чтобы вы ответили взаимностью.

Нина притворилась непонимающей.

- Но, господин лейтенант, что вы от меня хотите?

- Мы хотим знать ваших соучастников, как и через кого, они действовали.

- Я ничего не знаю, - ответила Нина.

- А мы знаем, фрау, что вы комсомолка, что вы были связаны с отрядом. Но нам известно и то, что вы не являетесь поклонницей Советской власти, она вам причинила горе.

- Вот как? – удивилась она.

- Будем откровенны: ваш отец арестован ГПУ, он был против Советской власти. Это обязывает вас ко многому…

- Господин лейтенант, это не совсем так: мой отец – участник революции, он был активным защитником Советской власти.

- Но его арестовали.

- Да, арестовали, но видно по ошибке.

Лейтенант рассмеялся.

- А где же он сейчас?

- Не знаю.

- Вот видите, вы даже не знаете, где ваш отец. Неужели ваше сердце не рвется к мести?

- Я мирная девушка, я просто учительница, господин лейтенант, - возразила Нина.

- А мы, собственно ничего не имеем против и хотели только взять вас под защиту. На вашей земле есть люди, которые нарушают порядок, подстрекают народ, убивают представителей власти. Вы могли бы оказать нам помощь.

- А что я должна делать? – спросила Нина.

- Вы будете учить детей, и сообщать нам о нарушителях общественного порядка.

- Вы хотите, чтобы я была доносчицей?

- Что вы, фрау, к чему такие слова!

- О, нет, господин следователь, это нехорошая затея. Я никогда не продамся.

Лейтенант усмехнулся, достал сигарету, размял ее пальцами и закурил.

- Подумайте, пока еще не поздно, - заявил он.

Раздался телефонный звонок. Следователь поговорил по телефону, а затем предложил Шутовой пройти в кабинет капитана Бельца.

- Ну, как, фрау, вы согласны сотрудничать с нами? – спросил Бельц.

Нина смотрела на капитана и молчала.

- Я ведь вас спрашиваю?

- Она подумает, - сообщил лейтенант.

- Нет, нет! – словно опомнившись, закричала Нина. – Я никогда не буду с вами!

- Вот оно что! – удивился Бельц. – Как видно, вы ничего не понимаете. Тогда мы постараемся вас вразумить.

В этот же день Нина получила двадцать пять ударов резиновым шлангом. Это было лишь начало. Потом ее били в течение нескольких недель, но девушка не сдавалась.

Когда все потуги гестаповцев склонить Нину к измене провалились и даже пытки не принесли желаемых результатов, ее в одном белье бросили в ледник. Вначале Нина не поняла своего трагического положения. Но когда тело стало застывать, она прнялась барабанить в дверь и звать на помощь. Никто ее не хотел слышать. Девушка вспомнила слова Зорака: «Будь мужественной, закаляй себя, готовься к суровым испытаниям». Нина, как и Федя, ничего не знала о своих товарищах, о судьбе доктора, продолжала жить его идеями, ощущать его непреклонную волю к борьбе. И это облегчало ее страдания.

Она усиленно стала массировать руки, ноги, растирать грудь, ходить, но холод не отступал и безжалостно сковывал ее.

Глубокой ночью Нина вновь стала стучать в дверь и звать на помощь. На ее зов никто не отзывался. Тогда она запела:

Замучен тяжелой неволей,

Ты славною смертью почил…

Песня эта, как набат прозвучала среди ночной тишины и привела в движение надзирателей. Дверь ледника отворилась, послышался грозный окрик. Но девушка продолжала петь любимую песню Ильича. Тем временем надзиратель принес ведро воды и выплеснул его на Нину.

Утром окоченевшую, в бессознательном состоянии фашисты бросили девушку в камеру…

Морозным февральским днем 1943 года Жарикова и Шутову вместе с другими арестованными гестаповцы вывели на окраину Монастырщины, к реке Железняк. Их группами, по трое, подводили к заготовленным могилам и расстреливали. Федя и Нина были в последней группе. Перед расстрелом Жариков успел крикнуть:

- Стреляйте! Все равно всех не перестреляете! Нас много!

Когда патриоты упали, фашисты продолжали стрелять в них уже в яме: и мертвые герои казались им страшными.

Лидия Янченкова видела расстрел, казни патриотов. Сердце ее клокотало гневом, рвалось к возмездию. Вместе с учителем Иваном Глинкиным она печатала листовки, используя для них обильный обличительный материал. Глинкин редактировал прокламации, делал антифашистские рисунки, а подруги Лиды распространяли их в Монастырщине и близких селах. Пятнадцатилетняя Соня Барейшева доставляла листовки в село Ново-Михайловское. Это поручение она выполняла с особым энтузиазмом, делая туда и обратно по тридцать километров. Лида Подолякина принимая от Сони листовки, каждый раз крепко, как сестру, обнимал ее. Девочка была благодарна за оказываемое ей доверие, и чувство гордости светилось в ее чистых, голубых глазах. Соня разбрасывала листовки на дорогах, расклеивала на столбах. Агитация патриотов оказывала большое воздействие на население, которое, несмотря на все старания немцев, не верило в их победу.

И все же Лида Янченкова испытывала неудовлетворение своей работой. И вот, когда недалеко от Монастырщины проходил полк Гришина, она вместе с Тамарой Тарасовой ушла к партизанам. Лида и Тамара ходили в разведку. Но вскоре в районе Кричева при выполнении задания они были схвачены фашистами. Гестаповцы подвергли их пыткам и там же расстреляли Тамару, а Лиду переправили в Монастырщину. Слух об аресте Лиды дошел до семьи. Старшая сестра Мария побежала в полицию, затем в управление жандармерии и, наконец, в военно-полевую комендатуру. Однако все ее усилия по розыску сестры ничего не дали. Тогда она решила обратиться в отделение гестапо. Заместитель начальника отделения принял ее холодно. Сначала он сказал, что у них нет никакой арестованной девушки, потом вдруг достал мешочек шрифта и спросил:

- Посмотрите, это шрифт вашей сестры?

На мгновение Марию охватило замешательство.

- У нее не было никакого шрифта, всполошилась она.

Офицер покачал головой:

- Нет, это ее шрифт, она партизанка и очень опасный человек.

- Что вы, господин офицер, она очень добрая и совсем еще юная. Она ни в чем не виновата.

Гестаповец ухмыльнулся и буркнул:

- Зайдите завтра.

На следующий день Марии было разрешено встретиться с Лидой. Она находилась здесь же, в управлении гестапо. Потом она стала намеками расспрашивать о товарищах, но в это время офицер прервал свидание.

Мария вернулась домой. Ей казалось, что это была последняя встреча с сестрой. И вдруг неожиданно, во второй половине дня, Лида появилась дома. Сестры снова бросились друг к другу. Мария согрела воду, достала чистое белье и помогла Лиде помыться. Вот тут-то она и увидела многочисленные следы изуверских пыток.

Через час Лида ушла в поселок. Она шла к друзьям и не знала, что за ней наблюдают гестаповские агенты. На повороте возле дома Новиковой она остановилась и заметила прячущегося человека. «А вот в чем дело!» - сообразила она и быстро свернула к дому мачехи. Здесь, в кругу своих, Лида рассказала все, что произошло с ней. Отец любил Лиду и был крайне встревожен за ее будущее. Он посоветовал ей бежать немедленно.

- А есть лодка на реке? - спросила она.

К сожалению, лодки на реке не было. Лида задумалась, лицо ее сделалось грустным. Потом она решительно заявила:

- Нет, я никуда не побегу. Я не хочу, чтобы вы погибли из-за меня.

Когда она вышла на улицу, возле дома ее встретил немецкий разведчик. Он предложил ей немедленно вернуться в гестапо. На этом и кончалась ее двухчасовая свобода. Мария вновь побежала в гестапо и передала для сестры одеяло и подушку. Дежурный унтер-офицер без возражений взял узел. Пощупал его и передал заключенной. Этой ночью Лиду никто не тревожил. В комнате арестованных она была одна. Расстелив на полу одеяло. Она легла на одну ее половину, а второй накрылась.

Ночь была беспокойная. Во дворе гестапо непрерывно сновали машины. Лида прислушивалась ко всему, что происходило за железной решеткой окна, и мысленно уносилась к своим боевым друзьям. Вспомнился горячий спор с доктором: «Он ненавидел фашизм, но верил в немецкий народ. Гады убили его. За кровь доктора заплатите своей черной кровью!» - мысленно пригрозила она. На глазах девушки появились слезы. Она тихо плакала и проклинала фашистов. Тревожные мысли не давали покоя. «Наверное, завтра они покончат со мной. Как обидно! Я так мало жила!» - думала она – и перед глазами возник ее школьный товарищ Сережа. Когда грянула война, ему исполнилось восемнадцать лет, и он ушел защищать Родину. «Где ты, Сережа? Что с тобой? Я ничего о тебе не знаю»

Лида сдернула с головы косынку и вытерла слезы. Потом начала сама себя стыдить: «Глупая! Раскисла… Папочка, прости меня. Я принесла тебе столько огорчений. Гестаповцы требовали от меня назвать участников антифашистской организации. Я решила лучше умереть, но сохранить своих товарищей. Я горжусь тем, что я комсомолка». Так прошла ее последняя ночь. Ранним утром ее вывезли за поселок. Перед расстрелом она крикнула:

- Будьте вы прокляты, кровавые псы! Я проклинаю вас и завещаю своим товарищам отомстить за свою смерть. За смерть моих друзей!

Наутро подруги нашли на месте расстрела Лидину гребенку и бережно взяли ее как память о мужественной патриотке.

Всю зиму Лида Подолякина ждала весточки от Ивана Лукашова. Она грустила, тревожилась, но все-таки верила, что вот-вот наступит час, и он постучится к ней в окно. Эта недежда окрыляла ее и звала на подвиги в борьбе с врагом. Когда в районе возник новый партизанский отряд, она вместе с друзьями доставляла партизанам продовольствие, собирала данные о немецких подразделениях, расквартированных по селам, о карательных отрядах, о предателях Родины.

Однажды последовал приказ: связаться с Зоей Петровой и доставить из Монастырщины боеприпасы и бинокль. Лида не знала эту девушку и явилась к Соне Барейшевой. Через час во ржи за Монастырщиной она встретилась с Петровой и получила от нее сверток с пистолетом, биноклем и мешочек патронов. Теперь ей предстояло пройти пятнадцать километров обратно. Путь был опасным: по тракту часто курсировали немцы и полицаи. В целях предосторожности Лида вырыла возле куста на обочине дороги ямку и на ее дне сделала отпечаток бинокля, пистолета, нескольких патронов, а затем прикрыла это место мусором.

«Если меня остановят и обыщут, я скажу, что нашла сверток и несу его сдавать в местную полицию. Для убедительности покажу место находки», - придумала она.

Скоро сзади показалась подвода. Лида несколько раз оглянулась, всматриваясь. На телеге сидели два неизвестных полицая и усиленно понукали лошадь.

«Неужели погоня? Что делать. Стрелять. Но пистолет завернут и не подготовлен», - пронеслось в ее сознании, а тем временем один из полицаев закричал:

- Эй ты, рыжая стой!

Лида остановилась.

- Садись к нам, сумка-то, наверное, тяжелая, - сказал второй.

Лида решительно подошла к ним и прыгнула на телегу. Болтая о всякой чепухе, она проехала под их охраной километров десять. Дальше ей было не по пути.

В начале июня командир отряда Николай Серегин попросил Лиду вести наблюдение за передвижением немцев на близлежащих магистралях. Через несколько дней разведчица вместе со своими подругами засекла обоз, шедший из деревни Викторово Краснинского района в сторону Монастырщинского района. Она немедленно сообщила об этом в отряд и просила устроить засаду подальше от населенных пунктов, чтобы не подвергнуть опасности мирных жителей. И все же случилось то, чего опасалась подпольщица: выделенное на операцию подразделение партизан прибыло со значительным опозданием. Партизаны, встретив обоз почти у самого села Халеево, тут же разгромили его. Часть немцев и власовцев была перебита, остальные разбежались. Подпольщики стали ждать ответных мер. Вся молодежь из близлежащих селений ушла в лес. Ушли в отряд и сестры Лидии – Зоя и Алина.

Через несколько дней в Халеево явился карательный отряд. Фашисты учинили в селе поголовный обыск и все оставшееся население, включая стариков и детей, выгнали на улицу. Потом они подожгли ряд домов, а жителей заставили рыть себе могилы. Немцы, словно затравленные волки, рычали на крестьян, били их и требовали выдачи тех, кто донес о движении обоза. Женщины молились и клялись, что ничего не знают, а перепуганные дети плакали. Фашисты дали несколько залпов, но никого не расстреляли. Они предупредили, что в дальнейшем при малейшем подозрении все жители будут уничтожены.

На следующий день Лида направилась в Досугово. Встретившись с Наташей, она условилась с ней о переходе в отряд. Однако в тот же день на улице к ней подошел какой-то полицай.

- Ты Подолякина? – спросил он ее.

Девушка растерянно кивнула головой.

- Берегись ареста, - шепнул он и тут же пошел прочь.

Лида не знала, как понять такую необычную выходку полицая: то ли это провокация, то ли предупреждение неизвестного друга? Наутро она ушла в луга. Жена Ходкевича, ее соседка, тем временем, следила за ней. И когда к полудню в дом к Подолякиной явились три полицая, Ходкевич указала им, куда направилась патриотка. Полицейские, словно борзые, побежали по ее следу.

А Лида, оказавшись в луговом раздолье, опустилась на траву. Долго она сидела так в раздумье. Потом, поднявшись, сделала несколь шагов и остановилась перед яркой, крупной, чуть-чуть покачивающейся ромашкой.

И вдруг из-за пригорка показалось трое полицаев. Они бежали к ней. Скрыться было невозможно… Фашисты бросили ее в тюрьму.

В этот же день вместе с ней были арестованы Гончаров, его жена с двухлетним сыном Сашей и их престарелая мать.

Через несколько дней фашисты добрались и до семьи Семионенковых. Ворвавшись в дом, они приступили к обыску. Перетряхнули все, рылись в книгах, просматривали старые ученические тетради. Когда, несмотря на все старания, в доме не было обнаружено ничего подозрительного, офицер с раздрожением спросил:

- У вас жил доктор Зорак?

- Да, но он давно от нас съехал, - ответила Анна Михайловна.

- Куда? – хитро спросил офицер.

- Его перевели куда-то по службе, - ответила Надя.

- Тебя не спрашивают, - осек ее офицер. – Скажите, у него были друзья? Кто они и где?

- Мы его друзей не знаем, - вмешался Женя.

Офицер с подозрением посмотрел на него, что-то намереваясь сказать, но после раздумья приказал:

- Арестовать!

Немецкие солдаты, обступив Надю, Женю и Анну Михайловну, вывели их из дома. Анна Михайловна запротестовала:

- Пустите! Куда же вы меня тащите? Мне нужно доить корову.

Офицер усмехнулся.

Последней фашисты арестовали мать Лиды Подолякиной Варвару Семеновну. Все арестованные содержались в Монастыршинской тюрьме. Они были подвергнуты многочисленным допросам и пыткам. Фашисты требовали от них признания в связи с партизанским отрядом, но в то же время не могли предъявить каких-либо конкретных обвинений. Это и спасло патриотов. Из Монастырщинской тюрьмы они вместе с другими арестованными были переправлены в рославльскую тюрьму, а оттуда в концлагерь при торфопредприятии Гранки. Лагерь этот был хуже тюрьмы. Здесь заключенные с утра до вечера в невыносимых условиях работали на добыче торфа, голодали, болели тифом и десятками умирали. В лагере Гончаров похоронил свою мать и сына Сашеньку.

Между тем оставшиеся на свободе подпольщики не прекращали борьбы. Однажды поздним вечером, Раздался стук в окно дома, где жила Наташа. Это стучал капитан Николай Петрович Грицкевич. По заданию командования партизанской бригады он вернулся в родные места для организации нового отряда. И подпольщики, не теряя времени, принялись за работу. Они помогли подобрать в отряд верных людей. Влились в него и многие подпольщики во главе с Наташей. Так возник новый отряд под командованием Грицкевича, который вместе с отрядом Серегина продолжал громить фашистов.

Враг бесновался. Но он не мог предотвратить надвигающейся гибели. Под натиском Советской Армии фашисты бежали все дальше и дальше. В начале осени 1943 года они оставили Смоленск. Отступая, оккупанты жгли деревни, грабили население. Угоняли с собой советских людей.

Около восьми сот человек, заключенных в контрационный лагерь при торфопредприятии Гранки, фашисты погнали на Витебск. Затем наиболее крупную физически молодежь они погрузили в вагоны и отправили к своим передовым позициям в район Невеля рыть окопы. Здесь среди многочисленных заключенных оказались Лида Подолякина, Надя и Женя Семионенковы.

Когда немецкая оборона снова затрещала под мощными ударами наступающей Советской Армии, немцы погнали арестованных дальше. На запад. Кругом царила паника.

Прошло еще несколько мучительно напряженных дней, и, наконец, появились передовые отряды Советской Армии, принесшие радость и освобождение советским людям.

Через несколько часов после освобождения, Женя был зачислен в воинскую часть и пошел на Запад, а Надя и Лида зашагали на Восток. Осенний ветер трепал им одежду, волосы, а они радостно шли и шли в родные края.

Но скоро радость Лиды омрачилась. На своем пути она встретила знакомых. Они передали ей весть. Но не ту, которую ждала она, а горькую, тяжелую весть о гибели любимого человека. Лида заплакала. Надя принялась утешать ее. Девушка пришла немного в себя, лицо ее стало суровым и она гневно сазала, обращаясь туда, куда убегали фашисты:

- Нет, мы никогда не простим вам кровавых злодеяний. Мы не простим вам гибели наших товарищей и тысячи других, ни в чем не повинных советских людей.

Подруги, обнявшись, вновь зашагали на Восток, навстречу восходящему солнцу.