И грянул бой...

Проводив отряд, Лида долго не могла заснуть. Она думала о Лукашове, вспоминала разговор с ним и жалела, что мало смогла ему сказать. С наступлением утра девушка быстро оделась и отправилась в Досугово. Лида зашла к Наташе, потом встретилась с нужными ей людьми. В тот же день Лида доставила их в отряд и здесь еще раз увиделась с любимым человеком. Она долго смотрела на Лукашова, словно на всю жизнь запоминала его черты, и опять не находила слов для разговора.

- Ваня, возвращайся, - попросила она и от смущения опустила глаза.

Он одобрил ее:

- Весной мы вернемся сюда обязательно и еще повоюем! Ждите нас! 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Помня наказ доктора, Наташа внимательно следила за Громадским. С каждым днем его предательство становилось очевиднее. И наконец, все прояснилось: он был освобожден из тюрьмы и назначен начальником полицейского отряда, расположенного в местечке Татарск – Доброселье. Гестаповцы потирали руки. Они знали теперь все о партизанском отряде. Агентом отряда Громадский назвал доктора Зорака и мельника Жарикова. Он предал бы и других патриотов, но не знал их, а известные ему подпольщики находились в отряде. О Нине он умолчал.

Не теряя времени Громадский приступил к своим обязанностям. Отряд под его руководством предпринял несколько засад против партизан, расставил мины на основных подходах к их базам. Однако все его попытки ничего не дали. К этому времени партизанский отряд уже покинул прежние места базирования. Громадский не знал этого и был взбешен своими неудачами. Тогда предатель нацелился на мельника Жарикова. В деревни Лобково и Егорье были посланы два полицейских агента. Им поручили наблюдать за появлением партизан и их связью с мельником.

Одновременно, не доверяя полностью своим агентам, Громадский лично выехал в деревню Лобково. Всю дорогу он волновался, нервничал. Там, куда торопился предатель, были не только его враги, за которыми он так рьяно охотился, но и девушка, которую он любил. Мечтая о Нине, он мысленно видел ее перед собой, восхищался ее синими глазами, казалось, слышал ее певучий, мелодичный голос. В памяти одна за другой вставали встречи с ней, и ему при этих воспоминаниях становилось необычно тревожно.

Но так продолжалось недолго. «Нет, я не из тех, кто позволяет шутить и смеяться над собой!» - возмутился он, вспомнив, как однажды Нина приходила в партизанский отряд. Она не только не пожелала повидаться с ним, но и на его глазах кокетничала с партизаном Аркадием Усыком. «О, если бы он попался мне теперь! – подумал Громадский. – Я бы собственными руками задушил его или изрешетил  пулями».

Приближаясь к селу, Громадский снова почувствовал, что любит Нину, и ему нестерпимо захотелось встретиться с ней. «А вдруг и она ждет меня и хочет встретиться со мной?» - тешил он себя надеждой.

Громадский решительно направился к дому Нины. Глядя на него, так неожиданно появившегося, Нина не верила своим глазам: «Неужели это он! Зачем он здесь? Что ему надо? Я ведь давно возненавидела и прокляла его. Или он явился мстить?» Лицо Громадского было чисто выбрито, и Нина невольно подумала, что внешне он очень красив.

    - Что вам нужно? – холодно спросила она.

- Мне надо с тобой поговорить, - ответил Громадский и протянул девушке руку.

Нина подчеркнуто отвернулась в сторону. Громадский сконфузился, но продолжал:

- Ты помнишь наши встречи? Тогда я готов был пожертвовать для нашего счастья всем, чем только мог. Сейчас мне кажется, что ты не поняла этого, и нам следовало бы объясниться до конца.

Громадский хотел сказать еще что-то, но Нина с негодованием перебила его:

- Мне незачем с тобой объясняться, я тебя ненавижу!

- Значит, ты меня гонишь? – переспросил Громадский.

- Да, я тебя гоню и проклинаю. Я не хочу слышать твоего имени. Оно оскверняет мою душу! – резко сказала Нина.

- Ну что ж, я уйду, но ты еще пожалеешь, что так разговаривала со мной, - зло проговорил Громадский. – Спохватишься, да поздно будет…

Группа Завального, оставшаяся в местных лесах, оказалась в тяжелом положении. С наступлением холодов партизаны вынуждены были большую часть времени скрываться в селениях. Руководитель группы не обеспечил соблюдения элементарных норм конспирации, в результате его без особых усилий засекли фашистские агенты.

Завальный был известен местному населению. Назывли его просто – Завал. Он частенько останавливался у знакомых, у подпольщика Жарикова. Нина предупреждала его, что за ним идет усиленная слежка. К этому заявлению он отнесся скептически.

Вскоре Завальный решил разделаться с полицаями, обосновавшимися в Лобково, и развернувшиеся события опередили Громадского.

Въехав на санях в село, партизаны помчались прямо к дому Григория Левченкова. Стараясь не шуметь, они спрыгнули с саней и окружили дом. Гулкий стук в окно разбудил хозяина.

- Кто там? – спросил Левченков.

- Открой дверь! – приказал Завальный.

Хозяин отпрянул от окна и кинулся будить полицаев. Завальный повторил приказание, но в ответ на его властный голос щелкнул выстрел. Звякнуло одно, второе стекло… Завязывшаяся перестрелка нарушила ночную тишину. Полицаи отстреливались из-за большой русской печи, и пули партизан не достигали цели. Тогда кто-то из партизан метнул в окно гранату. Раздался взрыв. Внутри вспыхнуло планя. Через несколько минут рыжие языки его охватили весь дом. Словно изумленные пожарищем, партизаны смотрели на пылающий дом и выжидали. Стрельба из дома прекратилась.

- По местам! – скомандовал Завальный, и партизаны, в одно мгновение вскочили в сани, помчались прочь.

Один из полицаев все же выбрался из горящего дома и побежал в Досугово. Скоро в село прибыл карательный отряд. Фашисты произвели во всех домах обыск, арестовали часть крестьян. Ворвавшись в дом Шутовой, они схватили Нину и, не дав надеть платье, в накинутом на плечи пальто бросили в кузов машины. Из Лобкова каратели последовали в Егорье.

Светало. Укутавшись в снежную пелену, село притихло и, казалось, ничем не хотело напоминать о себе. Через темноту ночи медленно пробивался предутренний рассвет. Кое-где в домах топились печи, и из труб высоко вверх поднимался белый дым.

Дом мельника Феди Жарикова стоял на самом краю села. Свежие санные следы, оставленные партизанами, привели карателей прямо к дому Жарикова. Заслышав шум машин, партизаны кинулись к окнам.

- Фашисты! – тревожно закричал Завальный и схватился за оружие.

Молодой, с едва пробившимися усиками, партизан и его товарищ выскочили в сени. Потом, пригнувшись, перебежали через соседний двор в дом Александры Степановны Даниленковой. Оставшиеся в доме продолжали пристально смотреть на улицу. Фашисты развернулись в цепь и, окружив дом мельника, навели на него пулемет. Пути для отступления были отрезаны.

- Товарищи, мы окружены! – произнес Завальный. – У нас два выхода: или драться, или сдаться на милость врагу.

- Умрем, но не сдадимся! – ответил белокурый паренек.

- Эй, русь, выходи, сдавайся! – закричали фашисты и сделали по несколько выстрелов.

Молодая женщина, жена Жарикова, подхватив на руки маленького плачущего сына, заметалась из угла в угол: «Что же делать, господи? Как же быть?» Федя подбежал к ней, крепко обняи и поцеловал сына Коленьку.

- Идите! Что будет, проговорил он в отчаянии.

Повинуясь мужу, женщина открыла калитку и бросилась бежать прямо навстречу врагу. Когда она появилась, выстрелы прекратились. Женщина бежала в безпамятстве, ничего не соображая. Фашисты пропустили ее через цепь и не остановили. Охваченная страхом она продолжала бежать  все дальше и дальше…

Немцы повторили приказ о сдаче. Горстка отважных, избрав смерть вместо плена, ответила огнем. Заговорили пулеметы карателей.

Завязался неравный бой. Два партизана были убиты сразу же. Фашисты поползли к дому. Их заметил белокурый паренек, залегший на чердаке. Разворотив соломенную крышу, он бросил в отверствие гранату. Каратели отхлынули назад. И все же одному из фашистов удалось подползти к дому. Он чиркнул спичку и поднес ее к свисашему с крыши пучку соломы. Оранжевая змейка поползла по развороченной соломенной крыше, а через несколько минут дом запылал.

- Приготовить гранаты! – скомандовал Завальный и бросился к калитке.

Высокий и широкий в плечах, обросший черной бородой, с ракрасневшимся от гнева лицом и горящим взглядом. Он выглядел богатырем. Его товарищи последовали за ним. Пламя уже охватило всю верхнюю часть дома. Дышать было трудно. Едкий дым и раскаленный воздух перехватывали дыхание. Распахнув калитку, партизаны выбежали на улицу. Скошенный пулей, замертво упал белокурый боец. Завальный и Жариков успели метнуть гранаты. Раздались взрывы. Федя ринулся вперед, а командир группы, раненый в ногу, пополз назад в дом.

Прошла минута, вторая. Завальный дал несколько выстрелов по врагу. Пламя полыхало уже внутри двора. Тогда он сунулся в узкий проход между стеной и сеном, сложенном во дворе, чтобы хоть на минуту укрыться от разъедающего удушья. Из щели пахнуло свежим воздухом. Завальный глубоко вздохнул и глянул на пистолет. Ему казалось, что он давно уже пуст, но там был один патрон. Улыбка радости на мгновение озарила его лицо: «Нет, гады, живым я вам не дамся!» И он направил пистолет туда, где билось его сердце…

На Федю навалилось сразу пять немцев. Он пытался стряхнуть их с себя, но силы его иссякли. Фашисты скрутили ему руки, втолкнули в кузов открытой машины. Федя обо что-то ударился и почувствовал резкую боль во всем теле. Напрягая силы, он встал и только тут заметил, что был раздетым и босым. На окоченевших ногах зияли кровавые раны.

Разделавшись  с Жариковым, фашисты обступили горящий дом. Яркие языки пламени, словно негодуя, буйно полыхали над крышей. Каратели скалили зубы и торжествовали победу.

Потом они пригнали к горящему дому крестьян и заставили тушить пожар. Убитые горем, подавленные страхом мужчины и женщины выплескивали ведра на пылающее жаром пепелище, и им казалось, что это лились их слезы, слезы страдания и унижения.

Когда остатки обгоревшнго сруба были разворочены, возле черных, обуглившихся бревен, был обнаружен обезображенный труп Завального. Лицо его невозможно было узнать. Одежда обгорела и была разодрана. На груди кровоточила рана…

Два партизана, оставившие дом Жарикова, поняв свою беспомощность, попросили Даниленкову укрыть их в доме. Александра Степановна схватилась за голову. Для нее, истинно русской женщины, наступил час смертельного испытания. Она как бы волею судьбы была поставлена перед необходимостью исполнения своего долга перед Родиной. Моментально вспомнился муж Андрей, сражавшийся где-то на фронте. Александра Степановна бросила взгляд на дочку и пятнадцатилетнего сына Александра, и в глазах прочитала то же самое, что бушевало в ее сердце: «За укрывательство партизан – расстрел. Но я русская, я ненавижу врага…» - подумала она и тут же, приподняв половицу, предложила партизанам укрыться в подполье.

Прошло несколько десятков тревожных минут. Кто–то из предателей, имя, которого осталось нераскрытым, донес немцам, что во дворе у Даниленковой скрываются партизаны. Фашисты немедленно явилист туда. Сухощавый, глистообразный Ян Майер приступил к допросу:

- Партизаны в доме есть?

- Нет, - не задумываясь, ответила Александра Степановна.

- Врешь! – стукнув по столу, прорычал Майер. – Найдем – пощады не будет.

Александра Степановна пожала плечами и, перекрестившись для пущей важности, приняласьуверять, что никогда в жизни не видела партизан. Вслед за Александрой Степановной допросу подверглись ее дочка и сын. Но и они твердо и без колебаний дали отрицательный ответ. Фашисты бегло осмотрели помещение, заглянув под печку, за кровать, осмотрели двор и ушли. Александра Степановна облегченно вздохнула. Мать с сыном остались дома, а девушка побежала к подружке.

 Вскоре фашисты явились вновь. Кто-то усиленно уверял их, что партизаны именно здесь. И опять начался допрос. И снова мать и сын оставались непоколебимыми. Фашисты перевернули в доме все вверх дном, заглянули даже в сундук, а потом вскрыли полы… Партизаны были арестованы. Фашисты жестоко избили Александру Степановну и ее сына и тут же расстреляли их.

Так трагически окончилась судьба группы Завального, которая нарушив воинскую дисциплину, откололась от отряда и пренебрегла самыми элементарными нормами конспирации. Кроме того, разгром группы повлек за собой арест и расстрел девяти местных крестьян, заподозренных в связи с партизанами. 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Смоленск… Пустые улицы… Руины… В зданиях черные провалы, на окнах бельма: тряпье, фанера… «Город-страдалец, как исковеркал тебя враг!» - вздохнул Зорак. Мрачный вид города вызывал гнев, будоражил душу, перехватывал дыхание.

Никифор Феодосиевич свернул за угол. Впереди кто-то промелькнул. Он ускорил шаг и увидел  двух мальчиков лет шести – семи. Грязные, в оборванной одежде, они, громко споря, вырывали друг у друга какой-то предмет. Доктор остановился и стал смотреть. И вдруг из рук одного выпала картошка. Она глухо стукнулась о замерзшую землю и подкатилась к ноге Никифора Феодосиевича. Он почувствовал боль в сердце. Дети изумленно уставились на незнакомца, а затем мгновенно скрылись среди развалин. Под ложечкой у Никифора Феодосиевича засосало, ему стало не по себе, и захотелось куда-нибудь уйти из этого города.

На улице появились фашисты. Они шли четким шагом, с высокоподнятыми головами и звонко стучали коваными сапогами. Смотреть на них было тошно. Доктор остановился и, отвернувшись к разрушенному забору, закурил. В воздухе послышался гул мотора. Никифор Феодосиевич поднял кверху голову и стал смотреть. За забором послышались девичьи голоса:

- Машенька, посмотри-ка самолет с красными звездами! Наш! Эх, хоть бы одну бомбу сбросил на извергов!

- А нас ведь тоже убьет.

- Ну и пусть убивает. Зато сколько бы с собой прихватили.

Над городом забили зенитки. Сквозь разломанный забор Никифор Феодосиевич заглянул во двор и увидел двух девушек. Одна из них растеренно посмотрела на неожиданно появившегося мужчину и, казалось, не знала, что делать. Потом девушка улыбнулась. Никифор Феодосиевич ответил ей добродушным кивком и двинулся дальше. Он прошел мимо городского  сада Блонье. Когда-то этот сад был любимым местом отдыха горожан. Теперь фашисты устроили здесь склад оружия.

Вечерело. Было холодно. В воздухе кружились первые снежинки, а в ушах у  доктора все еще звенел голос девушки, жаждущей мести. Он напомнил ему досуговских подпольщиц, вызвал напоминание о недавних днях подпольной и партизанской борьбы. Всего четыре человека начинали эту борьбу, имея лишь две винтовки и одно охотничье ружье. Во сколько же раз возросла сила сопротивления захватчикам за сравнительно короткий срок, если теперь на территории района действует партизанский отряд! А вера в нашу победу, появившаяся у сотен людей в результате действий подпольщиков?  Ее ведь тоже нельзя не учитывать. «Как досадно, - подумал доктор, - что я сейчас не там, не с друзьями… Но другого выхода нет. Оставаться в Досугове нельзя, уйти в лес – значит стать обузой для подвижных отрядов, а возможно и потерять связь с организацией. Выход – Смоленск, подполье».

Так в раздумье он провел некоторое время. Затем, взглянув на часы, заторопился на встречу с Надей Барейшевой. Однако встреча не состоялась: Барейшева не пришла.  «Что бы это значило? – с тревогой подумал доктор. – Где она? Неужели что-нибудь случилось в Досугове?»

Подойдя к почтамту, Никифор Феодосиевич остановился. Под ногой что-то зазвенело. Он посмотрел и увидел винтовочную гильзу. Нагнулся, взял в руки. Гильза была немецкая. «Кто-то расстался с жизнью… Как это все дико! – возмутился он: - мы лечим людей, заботимся об их здоровье, а они убивают человека, как скотину». Почему-то, вспомнился предатель Громадский… Никифор Феодосиевич с досады плюнул и пошел прочь.

В переулке мелькнули две тени. «Что такое? Неужели слежка?» По телу пробежал холодный озноб, нога подкосилась. На мгновенье он повис на костылях. К доктору подошли двое неизвестных с поднятыми воротниками. Они чем-то напоминали людей из уголовного мира.

- Ваши документы? – грубо потребовал один из них и колючим взглядом уставился на доктора.

 Никифор Феодосиевич сунул руку во внутренний карман и на время задержал ее там. «Эх, оружие бы…» - мелькнуло в его сознании. Неизвестные заметили беспокойство задержанного.

А ну, пошевеливайся! – наступали они.

Зорак протянул удостоверение. Сыщики с собачьей жадностью вцепились в него, и их бандицкие морды восторженно засияли.

- Вы арестованы! – произнес один сухим, надменным тоном и кивком головы дал знак следовать за ним.

- А в чем дело? – запротестовал Никифор Феодосиевич.

- О, безобидная овечка! Не волнуйся, скоро узнаешь, в чем дело, - съехидничал другой сыщик и толкнул Зорака вперед.

Доктор оказался в руках гестапо…

Судьба Никифора Феодосиевича долго оставалась тайной для его друзей. Они предпринимали одну попытку за другой, чтобы разыскать его, но результаты были малоутешительными. Никто не хотел верить в печальный исход, и все ожидали возвращения доктора. Патриоты по-прежнему продолжали действовать, осуществляя незримую волю своего руководителя. Между тем сводки с фронта леденили сердце: враг рвался к Волге, газеты, издаваемые оккупационными властями, хвастливо писали об успешном продвижении немецких армий. И вдруг радостная весть: гитлеровские полчища разгромлены на Волге! В Ново-Михайловске первым услышал эту новость Дмитрий Захарович Гордеев. Пренебрегая опасностью, он каждый день тайно включал радиоприемник и слушал Москву.

- Лида, какие ошеломляюшие вести! Какие чудесные новости! На Волге армия Паулюса сдалась в плен! – взволнованно сообщил он Лидии Подолякиной и тут же запел:

Вставай, страна огрмная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой темною.

С проклятою ордой…

У него был сильный, прекрасный голос, и жители села не раз с наслождением слушали его пение. Вечером того же дня в доме Подолякиных собрались патриоты Ново-Михайловска, чтобы отметить радостное событие. Здесь были молодые и старые, матери и жены тех, кто своей грудью отстаивал свободу Родины.

Выступив перед собравшимися, Гордеев поздравил их с блестящей победой Красной Армии и рассказал о том, что произошло на Волге.

Все ликовали, женщины обнимались не скрывая слез. Комсомолки  Наташа Михеенкова, Маруся Монахова, Лена Тузова, Зоя и Алина Подолякины одна за другой запевали песни, а остальные дружно подхватывали их.

Неожиданно все оборвалось, замерло. На середину комнаты вышла Лида Подолякина, а за нею – коренастая женщина в заснеженных валенках. Это была Любовь Антоновна Леонова.

- Товарищи, Любовь Антоновна принесла печальную весть: доктор Зорак попал в лапы гестапо…

Оставшись наедине с Леоновой, Лида попросила ее рассказать об обстоятельствах ареста Никифора Феодосиевича.

- К сожалению, мы мало знаем, как все произошло. – вздохнула Любовь Антоновна, - Когда нам стало известно, что доктор арестован, мы пошли в здравотдел городской управы к Каменеву и сказали, что доктор Зорак должен делать операцию одной больной, а мы не знаем, где его найти. «Доктора Зорака нет», - неопределенно ответил Каменев. Потом он назвал фамилию одного полицая, который будто бы знает, где Никифор Феодосиевич.

В общем, Любовь Антоновна знала не так уж и много. Однако вскоре до подпольщиколв дошел слух, что истопник из гестаповского управления знает какую-то загадочную историю об одном докторе. Старика разыскали, и тот рассказал следующее:

- Пошел я однажды во двор. Смотрю на дровах деревянный костыль. «Господи, неужели и безногого не пожалели?» - подумал я и потянул костыль к себе. Тут я заметил ботинок, взял его в руки и ужаснулся: носок штыком проколот, а внутри загустевшая кровь. Вот ведь какие звери! Меня и затрясло. Думаю, кто ж он такой? Как бы узнать? Взял я костыль, да и осмотрел его. Он был переломлен и бурыми пятнами покрыт. На внутренней части заметил надпись: «Доктор Зорак». Знал я многих докторов, - заключил старик, - но о таком ничего не слыхал.

Теперь уже было совершенно ясно, что Никифор Феодосиевич погиб, хотя подпольщики еще продолжали надеяться на какое-то чудо и не прекращали розысков.

А произошло все так.

Сразу же после ареста доктора подвергли допросу и сильно избили. Он потерял сознание и в тяжелом состоянии был отправлен в камеру. Прошло три дня, допрос не возобновлялся. На четвертые сутки его вновь доставили в гестапо. Следователь – немецкий капитан, казалось, смягчился и при появлении доктора, даже любезно улыбнулся.

- Ну как, доктор, наш урок был не бесполезен? – развязно спросил он на ломаном русском языке. – Теперь, я полагаю, вы расскажите нам о ваших друзьях и тем самым проявите благоразумие. Итак, кто ваши друзья?

Доктор усмехнулся.

- Мои друзья – все честные советские люди, которые мужественно борются с врагом, - ответил Никифор Феодосиевич.

Офицер нервно передернулся, его тонкие губы еще больше поджались.

- Вас интересуют мои друзья, - продолжал доктор, - но мне кажется, что вы больше, чем кто-либо другой, могли бы рассказать об их патриотической деятельности.

Следователь раздраженно постучал карандашом по столу и нравоучительно произнес:

- Доктор, вы упускаете одну существенную деталь: я человек крутого нрава, люблю во всем ясность. В противном случае бываю резким и прибегаю к воспитательным мерам.

- В отношении меня вы зря будете себя утруждать. Хоть я и пленник, но тоже с характером, - ответил доктор.

Офицер натянуто расхохотался.

- Вы просто шутник, доктор, и своей шуткой развеселили меня. Я не могу понять, на что вы надеетесь? Разве вам не ясно, что Росии больше не существует? Ваша карта бита, вы все проиграли.

- Господин офицер, есть пословица: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Последними смеяться будем мы, русские, и меня удивляет. Почему, вы немцы, которых мир знает, как реалистов, не хотели видеть своей катастрофы, своей гибели и надвигающейся расплаты за все свои злодеяния?

Фашист вскочил, словно ужаленный.

- Замолчать, большевистская мразь! Убью! – злобно зашипел он. – Я тебе покажу катастрофу! Ты у меня сейчас попляшешь и узнаешь, кто будет смеяться последним! – Выхватив винтовку у часового, он стал опускать ее все ниже и ниже и вдруг резко вонзил штык в ногу доктора. Никифор Феодосиевич вскрикнул и упал. Офицер велеел убрать доктора из кабинета. 

Прошло еще несколько мучительных дней. Все тело у Никифора Феодосиевича ныло, голова болела, а впереди его ждали новые мучения. Чтобы отвлечься, он перебирал свою жизнь год за годом, вспоминал детство и юность, друзей и товарищей, фельдшерское училище и Московский университет. Ему казалось, что все это было совсем недавно, а между тем позади остались годы работы на Кавказе, Дальнем Востоке, клинике Бурденко. Это были годы счастья, которое растоптали фашисты.

«А теперь они терзают меня за то, что я хочу вернуть это счастье… Милая моя Таня! – мысленно обращался он к жене. – Если б ты только знала, как мне тяжело! Они готовят мне смерть, я это чувствую, но я, все перенесу, а мои друзья отомстят за меня. Пусть будет счастлив мой сын». Целые ночи напролет раздумывал Никифор Феодосиевич, обращаясь то к друзьям, то к семье. Вскоре его снова доставили в гестаповское управление - Доктор, мы погорячились и обошлись с вами невежливо, - начал следователь. – Но, как нам кажется, вы сами нас принудили к этому.

- Да, я действительно доставил вам беспокойство, - усмехнулся Никифор Феодосиевич.

- Теперь я думаю, вы поймете меня, и мы найдем с вами общий язык, - самодавольно заключил гестаповец и маленькими сощуренными глазами уставился на доктора.

- О, нет, господин офицер, вы ошибаетесь, - возразил Никифор Феодосиевич. – У меня никогда не было и не будет ничего общего с вами: вы убийцы, насильники, грабители и душители целых народов. А я честный советский человек. Разве я могу найти с вами общий язык?

- Молчать! – разъяренно заревел офицер. – Вы забываете, где находитесь. Здесь вам не большевистская трибуна, и аплодировать некому.

- Что ж, я могу и молчать, - хлоднокровно ответил Никифор Фнодосиевич.

- Нет, вы будете говорить. Нам известно, что вы были связаны с партизанским отрядом Лукашова. Отвечайте, как и через кого, вы осуществляли эту связь? – потребовал офицер.

Никифор Феодосиевич задумался, словно припомнил что-то, а потом ответил:

- Я не осуществлял никакой связи.

- Вот как! Тогда возможно, вам известно, кто участвовал в нападении на Сытнинский и Тягловщинский полицейские участки.

- Известно, - ответил Никифор Феодосиевич.

- Назовите преступников.

- Хорошо, я назову. А что вас интересует еще? – спросил он спокойно.

- Где этот лес?

- А зачем это вам? Вы, чужестранцы, все равно в нем заблудитесь. Лучше туда не ходить. Да и волки там водятся.

- Вы шутите, доктор?

- Никак нет, господин офицер. Я говорю вполне серьезно.

Гестаповец встал и прошелся возле стола.

- Ушел! – повторил он. А почему? Почему ушел отсюда ваш бандитский полк?

- Потому что здесь побил вас достаточно, а теперь считает нужным действовать в другом месте, - отвветил Никифор Феодосиевич.

- Ах, так! Выходит, ты просто надо мной издеваешься?

- Я просто ненавижу вас, как ненавидят все честные люди мира.

- Молчать! – захлебываясь от злобы, заорал фашист и с размаху ударил доктора рукояткой пистолета по лицу.

Никифор Феодосиевич вскрикнул от боли, закрыл глаза, потом неожиданно развернулся и молниеносно нанес костылем ответный удар офицеру по голове. Фашист словно подрубленный упал на пол. Пистолет выпал из его руки. В одно мгновение Никифор Феодосиевич схватил его и выстрелом в упор убил офицера. Конвоир дал автоматную очередь. Сраженный насмерть, доктор повалился на убитого фашиста, и, казалось, вцепился в него судорожно сжатыми пальцами.