За окном послышался голос Полякова, останавливавшего запряженную в телегу шаговитую, выносливую кобылку Зорьку. Он слез с телеги и сразу же стал кормить лошадь. Был Поляков ниже среднего роста, коренастым здоровяком. В путь он надел почти новый костюм, рубашку-косоворотку, сапоги. На голове красовалась шляпа.

Я в последний раз обошел квартиру, на минуту задержался у портрета отца. Он смотрел на меня со стены бравым солдатским взглядом и, казалось, говорил: «Не робей, сынок». Надев новую кепку, взяв вещевой мешок, накинув на руку пальто, я вышел к Полякову, положил вещи на телегу. Провожали мать, жена, соседи. Мать обхватила руками за шею, поцеловала и, волнуясь, сказала:

- Прощай, сынок.

Сердце у меня сжалось от боли. Я почувствовал невольную вину, что оставляю здесь семью. Мы сели на телегу. Поляков тронул лошадь вожжой. Поехали. Жена, широко шагая, шла рядом с телегой. Мать тоже старалась не отставать. Лошадь побежала рысцой. В конце усадьбы они остановились. Жена держала мать под руку, а та стояла, плакала навзрыд и утирала платком лицо. Я чуть не соскочил с телеги, но Поляков попридержал меня и сказал:

- Довольно! Поехали, а то опоздаем, и так уж полдня прошло.

- До свидания, родные и соседи! - крикнул я и помахал рукой.

И люди и сад, и дома стали горой.

- Заедем, Фома Степанович, в ветлечебницу, узнаем, скоро ли ветеринары выедут к эвакуированному скоту? - предложил я Полякову.

Он принял предложение. Остановив лошадь на улице, около коновязи, мы зашли в ворота ветлечебницы. В открытых дверях склада показалась двенадцатипудовая бочка. Над ней вырос старый картуз, а потом уж засияло раскрасневшееся лицо Филимоненкова, который точно играючи, осторожно катил бочку с хлорной известью. Позади суетился тощеватый санитар. Когда он забежал вперед, стараясь показать, что хочет помочь, Филимоненков рявкнул басом:

-Прочь, муха! Ушибу.

Бочка была выкачена и поставлена силачом вплотную к наружным воротам. Здесь уже стояли в ряд другие бочки, бутыли в корзинах. Лежали ящики, мешки с лекарственными веществами, дезинфекционными и противопаразитными средствами.

- Здравствуйте, товарищи! Для чего это вы так стараетесь?

- Работаем, выполняем приказ старшего ветврача - он у себя в кабинете,- ответил нам Филимоненков и улыбнулся.

Мы спешно прошли по коридору к кабинету старшего ветврача и торопливо постучали в дверь. Получив разрешение, вошли, поздоровались.

- Привет! - ответил Руднев.

Он сидел на диване у стены. За изголовьем виднелась русская трехлинейная винтовка. Одет был Руднев во все военное, хоть сейчас в строй.

- Садитесь. С чем хорошим прибыли? - полюбопытствовал он.

Я спросил, когда выедут к эвакуированному скоту остальные ветработники.

- Фельдшер Филимоненков и санитар выезжают через два дня. Возьмут с собою медикаменты. Сейчас они их перетаскивают к воротам. На случай отступления наших войск, что не вывезем - быстро взорву гранатой. А потом и сам в путь-дорогу, догонять вас. Езжайте, товарищи! Спешите, угоняйте скот! До скорой встречи! - окончил разговор Руднев и сразу закрыл усталые глаза.

День клонился к вечеру. Мы ехали по опушке Сурмиловской дачи. Мысли наши были заняты одним: как лучше выполнить задание и доставить скот в тыл.

- Знаешь что,- сказал Поляков,- когда я сегодня был в райзо, Денисенков предложил, чтобы мы заехали в колхозы Стегримовского и Каблуковского сельсоветов и ускорили там отправку скота. Заглянем заодно ко мне. Надо проститься с домочадцами.

Я согласился. Миновав кустарники, мы выехали на лесную поляну, окаймленную хвойным лесом. Две густые сосны, стоявшие по обе стороны дороги, приняли нас под свою тень. Лица освежило прохладой. Вдруг, наперерез нам, выехали из леса три вооруженных всадника.

- Остановите лошадь! - громко крикнул один из них, по-видимому, командир. Он придержал своего жеребца в нескольких метрах от нас, а двое вмиг спешились около нашей телеги, набросились на Полякова и стали его обыскивать. Поляков старался вырваться, от натуги покраснел. Шляпа у него свалилась с головы и покатилась на обочину дороги. Обыскивающие остановились. Один из них пристально посмотрел в лицо Полякову и растерянно сказал:

- Здравствуй, Поляков! А мы тебя и не узнали, никогда ты в этом костюме не ходил. Товарищ командир! Это зоотехники райзо!

- Отставить! - распорядился командир отряда местной самообороны, подъехал к повозке, поздоровался и спросил:

- Куда едете?- И, обращаясь к Полякову, извиняющимся голосом • добавил: - Ты мне, брат, в своей шляпе показался подозрительным. Не шпион ли, думаю? И решил проверить.

- Мы едем в командировку. Вот документы.

Командир, нагнувшись с седла, посмотрел удостоверение, вернул его и, приложив руку к новой фуражке, тихо сказал:

- Можете отчаливать, желаю успеха.

Зорька побежала рысцой, предчувствуя скорый отдых на пастбище. Вот и деревня Мощиново. Широкая улица, деревянные домики, редкие деревья по сторонам. В окнах изб светились тусклые огоньки керосиновых ламп. В темно-голубом небе блестел взошедший серп луны. К повозке с громким лаем подкатился клубком черный пес и бросился на нас, оскаля зубы. Поляков, изловчившись, хлестнул его по спине ременным кнутом, да так удачно, что пес отскочил и жалобно завизжал.

У крайнего дома на берегу Вихры остановились. Отправили лошадь в ночное, а сами зашли в квартиру Полякова.

- Здравствуйте! Принимайте гостей,- сказа я.

Жена Полякова, Анна Павловна, высокая худощавая женщина сорока лет, ответила ласково:

- Здравствуйте! Проходите, садитесь,- подтянула фитиль в лампе над столом.

Полякова окружили дети: дочь Лида двенадцати лет, сыны Владимир - десятилетний крепыш и Борис - на год младше брата, но выше ростом. Поляков дал им каждому по подарку, и они, обрадовавшись, перестали нами интересоваться.

- Знаешь, - сказал Поляков, обращаясь к жене,- из-за этой шляпы за немца меня признали в Сурмиловском лесу и бока намяли. Спрячь ее, неудачную, да в такое место, чтобы я и не отыскал. Завтра с Марченковым уезжаем в командировку. Вы из дома никуда не уезжайте. Если будет нужно, я за вами на лошади быстро приеду. Собери мне в дорогу белья, продуктов немного. Возьму с собой черную шубу, в ней будет тепло спать ночью в поле, на телеге. Поищите, дети, мою клетчатую кепку. Я ее вместо шляпы надену. А сейчас на отдых, чтобы к шести утра мы выехали...

- Едут! Едут! Гоня скот! – заволновалась толпа в деревне. Женщины всхлипывали и, не утирая слез, бросились к обозу, чтобы проститься с родными и близкими. Нельзя было без волнения и боли смотреть на эти проводы. Люди хватались за повозки, плача, обнимали своих родных и так шли с обозом. Жена Фоки Павловича, миновав, его, уцепилась за детей, громко причитала и плакала навзрыд:

-Дети мои милые!.. Вы еще малые!..

И так шла впритык с повозкою, держась за руки детей. Наконец Фока Павлович легонько взял жену за талию и отстранил ее:

- Шагай поосторожнее,- сказал он,- посматривай назад, чуть не замотало юбку в колесо. Да и плакать пора кончать: не умирают же дети.

Кончилась околица, подъехали к бугру, прозванному «прощальным»: дальше этого места даже на войну никого не провожали.

- Успокойся,- ласково сказал на прощанье Фока Павлович жене,- береги меньших. Мы скоро вернемся.

Провожающие отходили от подвод и становились на обочину, чтобы дать возможность пройти скоту. Ольга Королева, Лена Гавриленкова, Настя Котова махали на прощанье платками.

За косогором Фока Павлович увидел врытый в землю тяжелый столб. Миновав его, он сказал:

- Дети! Поклонитесь земле своего колхоза, она растила вас, приучала к труду,- и снял картуз. Все склонили головы, а дядя Устин тихо перекрестился.

Вскоре к стаду колхоза «Прогресс» примкнули гурты колхоза «Новая жизнь». Старшей здесь была молодая энергичная животноводка Евдокия Романова. Верхом на лошади она подъехала к Фоке Павловичу и сказала весело:

- Привет всей честной братии от всех наших гонщиков. Надеюсь, у нас с вами в дороге будет согласие, а где нужно - и выручка в тяжелый час.

Фока Павлович тепло взглянул на Дуняшу и дружелюбно сказал:

- Держитесь поближе. А жить? Жить будем по-колхозному...

В этом месте я простился с Фокой Павловичем и Дуняшей и отправился домой, чтобы собраться в путь.

Дома я старался быть спокойным и, словно ничего не случилось, говорил жене:

- Возьму с собою в дорогу пару белья, портянки, полотенце, котелок, кружку, ложку и бритву. Летнее пальто, пожалуй, тоже надо взять.

На книжной полке я отыскал карту Смоленской области, блокнот и положил их в планшетку. Стопку книг-учебников, полученных из заочного отделения Белорусского сельскохозяйственного института, крепко связал шпагатом и положил на полочку. Учеба прервана, но они еще пригодятся, непременно пригодятся.

Но как я ни старался быть спокойным, сердце мое билось учащенно, а возбужденное воображение рисовало одну картину мрачнее другой. То я видел, как мать и жена, вынужденно покинув дом и все, что нажито упорным трудом, бредут с котомками за плечами в толпе беженцев, то вдруг рисовался горящий дом...

Жили мы хорошо. Мать моя сорок лет проработала на фабрике, Невысокая, плотная, она и сейчас, в свои шестьдесят лет, с усердием трудилась по дому.

Укладывая в солдатский вещевой мешок мои вещи, она печально говорила:

- И который это раз у меня такие нерадостные сборы-проводы? Мужа провожала на военную службу, и не вернулся он... Тебя, сынок, третий раз собираю. А что-то без тебя с нами будет?

Жена моя, Екатерина, работница Монастырщинской племенной базы, только что вернулась из Досугова, где участвовала в сооружении противотанкового рва. Она приготавливала прощальный обед, то и дело посматривая на меня. И в ее взгляде я читал тревогу.

- Вы, мамаша, и Катя, пока оставайтесь здесь. Если подойдет враг, сразу же уходите! Держите направление на Тулу и Рязань. Там и проживете как-нибудь. Обо мне не беспокойтесь, ведь меня посылают в тыл.

Весь обед мы сидели почти молча. Они смотрели на меня, я на них. Мать все пододвигала мне лучшие куски и говорила ласково:

- Ешь, ешь, тебе предстоит дорога, а мы уж как-нибудь…

Она вдруг заплакала, слезы ручейками покатились по морщинистым щекам.

- А может, и не свидимся...

У меня на сердце, что называется, кошки заскребли. Но снова внешне спокойно и даже весело я сказал:

- Ничего ни со мной, ни с вами не случится...

- Прощай, сынок.

- Довольно! Поехали, а то опоздаем, и так уж полдня прошло.

- До свидания, родные и соседи! - крикнул я и помахал рукой.

И люди и сад, и дома стали горой.

-Прочь, муха! Ушибу.

- Здравствуйте, товарищи! Для чего это вы так стараетесь?

- Работаем, выполняем приказ старшего ветврача - он у себя в кабинете,- ответил нам Филимоненков и улыбнулся.

- Привет! - ответил Руднев.

- Садитесь. С чем хорошим прибыли? - полюбопытствовал он.

Я спросил, когда выедут к эвакуированному скоту остальные ветработники.

- Отставить! - распорядился командир отряда местной самообороны, подъехал к повозке, поздоровался и спросил:

- Мы едем в командировку. Вот документы.

- Можете отчаливать, желаю успеха.

У крайнего дома на берегу Вихры остановились. Отправили лошадь в ночное, а сами зашли в квартиру Полякова.

- Здравствуйте! Принимайте гостей,- сказа я.

Жена Полякова, Анна Павловна, высокая худощавая женщина сорока лет, ответила ласково:

- Здравствуйте! Проходите, садитесь,- подтянула фитиль в лампе над столом.

Через райцентр непрерывным потоком катились повозки и автомашины, нагруженные хозяйственным скарбом. Это бежали от войны жители тех районов, где уже шли бои.

На дорогах появились первые гурты скота из Белоруссии.

В то время я не предполагал, что мне самому придется шагать за стадом сотни километров.

Но как бы ни спешили повозки и автомашины, как бы ни старались гонщики скота побыстрее преодолеть предстоящий нелегкий путь, все они уступали дорогу тем, кто уже был одет в красноармейскую форму.

Вот два гонщика стали перед гуртом скота, шедшим по Советской улице, придержали его у перекрестка и уступили дорогу шедшей воинской части. За ней увязалась стайка ребятишек: они бегут, подпрыгивают, не отстают. У красноармейцев раскрасневшиеся лица, гимнастерки потемнели от пота. Нелегок путь солдата в жару! Колонна красноармейцев прошла, и гонщики погнали гурты дальше.

События в те первые грозовые дни развертывались с молниеносной быстротой. Вскоре следом за белорусами пришлось двинуться и нам. Случилось это несколько неожиданно. Рано утром нас вызвали на совещание. Заведующий райзо Денисенков, стараясь не выдать своего волнения, перебирал измятые папки в ящике стола, покрытого красной материей. За другим столом сидела старший зоотехник Дербина. Она то посмотрит на нас сквозь стекла очков, то заглянет в развернутую тетрадь.

Денисенкова мы все уважали как толкового специалиста и рачительного администратора. Задание он всегда давал конкретно, точно, проверял, чтобы все было выполнено. Отчеты слушал внимательно, изучающе, а если уж кто ста нет вилять, он, бывало, втанет, метнет глазами и скажет:

- Кого вы хотите обмануть? Меня? Себя ведь обманываете...

Да так после этого отчитает, что любитель прихвастнуть навек закается заниматься этим.

Мы ожидали, что и сегодня Денисенков вызвал нас для отчета. Но он спокойно развернул папку срочных дел и, перекладывая листки бумаги, отыскал нужное ему распоряжение, встал, оправил под ремнем складки комсоставской гимнастерки, провел рукою по рыжим волосам от лба и до затылка, посмотрел на нас внимательно и сказал:

- Получен приказ: срочно эвакуировать общественный скот в Екимовичский район. Сделать это нужно организованно. Руководителей сельсоветов, колхозов сегодня об этом известят: дадут указание о выделении гонщиков, о снабжении их деньгами и продуктами, транспортом, инвентарём.

Он взмахнул рукой. Отогнал от лица назойливую муху, обвёл всех нас ещё раз взглядом серых умных глаз и, повысив голос и подчёркивая каждое слово, проговорил:

- В два дня организуйте отправку скота из колхозов, затем получите командировачные удостоверения и уезжайте сами, без задержки. Обязанность ваша: возглавить эвакуацию гуртов в пути, сохранить скот в дороге и обеспечить ему ветеринарное и зоотехническое обслуживание. Денег для командировки пока нет, получите позднее. Старший зоотехник объявит, кто с кем и когда поедет.

Он перевел дыхание и спросил:

- Ясно? Надеяться можно? Выполните задание?

- Выполним! - ответили мы хором.

Дербина быстро поднялась стула, чуть не стукнулась головою об электролам- почку, висевшую под потолком, настолько она была высока, и, поправив очки, сказала:

- Поляков и Марченков поедут первыми, лошадь возьмёте с участка. Я выезжаю следом за вами.

Выйдя из райзо, я и Филимоненков свернули влево и пошли мимо молодых зелёных деревьев, на которых от слабого ветерка слегка шелестела листва. Поляков отвязал лошадь от коновязи, сел в телегу и поехал по дороге на Стегримово.

Раздались удары в рельсу - сигнал воздушной тревоги. Частые переливчатые, тревожные звуки понеслись по окрестности. Мы с Филимоненковым ускорили шаги.

Когда я подошёл к закрепленному за мною колхозу «Вторая пятилетка», пастухи гнали стадо с пастбищ. У скотных дворов, на широкой лужайке, они его остановили и ждали, когда придёт смена.

У животноводческим ферм я заметил заведующего МТФ Слободчикова. Несмотря на свои шестьдесят пять лет, он был ещё быстр в движениях, кряжист и широк в плечах. Как хорошего, бережливого хозяина правление колхоза назначило его старшим гурта по эвакуации колхозного скота. В помощь ему выделили гонщиков.

Осмотрев скот, я отправился в правление. Около конторы мне снова повстречался Слободчиков. Он уже увязывал вещи и инвентарь на одной из повозок. Тут же запрягали и других лошадей, способных выдержать дальнюю дорогу. Вскоре гонщики приняли гурт скота и начали подгонять его к дороге на Монастырщину. Провожать их вышли все колхозники. С грустью напутствовали:

- Смотрите хорошенько, не растеряйте скот!

Гурт тронулся. Я шел за ним, рядом со Слободчиковым. Недалеко от колхоза в пойме рек Железняк и Вихра мы заметили еще одно большое стадо скота. Не доенные коровы беспокоились, протяжно ревели, голодные телята мычали, просили пойла. Это был гурт белорусского скота. Гнали его трое легко одетых мужчин с вещевыми мешками за плечами. Один из них забежал вперед, подошел ко мне и Слободчикову. Разговорились.

Оказалось, что гонят скот мобилизованные военкоматом. Ими получено задание доставить гурт белорусского скота в Екимовичи.

Слободчиков, узнав, что нам по пути, предложил товарищам:

- Положите, друзья, свои вещевые мешки на нашу телегу. Всё легче будет.

Я посоветовал Слободчикову, чтобы он помог им на остановках доить коров, чтоб держались вместе.

- Я вас увижу в Екимовичах, помогу разместить скот, - сказал я на прощанье.

Сам же поспешил в колхоз «Прогресс», откуда тоже предстояло спешно эвакуировать всё поголовье.

В ДАЛЁКИЙ ПУТЬ

Заведующего фермой ветеринара Фоку Павловича Кузнецова мне удалось разыскать на лугу, который начинался прямо за огородами и лежал в пойме Вихры. Он стоял на бугре, и, видимо, прощался с родными местами. Заметив меня, он сказал:

- В прошлогодний сенокос на этом лугу поставили до ста скирд сена, а ныне травы ещё лучше. Да вот, видишь ты, не придётся нашим коровкам попользоваться этим богатством. Сегодня угоняем.

Фока Павлович посмотрел на Вихру. Глаза его повлажнели, и, словно оправдываясь, он молвил:

- На этой речке я рос, купался, рыбу ловил и бобра приходилось выслеживать…Колхозных лошадей купал. А когда стал заведовать фермой, приучил купаться и коров…

Фока Павлович нахмурился, чтобы скрыть своё волнение. Он стал смотреть из-под ладони в даль. Там на холмах виднелась деревня Шишково. Заметив за околицей клубы пыли, Фока Павлович облегчённо вздохнул и сказал:

- Кажется соседи из «Новой жизни» выгнали в путь скот.

Мы зашагали окраиной деревни, миновали обширное здание сырзавода. Подошли к скотному двору, где правлением был назначен сбор.

Доярки Ольга Королёва, Лена Гавриленкова, Настя Котова и Коля-рыженький дежурили у стада коров, вблизи фермы, и ждали Фоку Павловича.

Ольга Королёва – кареокая, с румянцем на щеках, круглолицая девушка – была старшей дояркой и лучшей работницей молочнотоварной фермы. Она тихо ходила около коров, с тоской смотрела на них. Знала она их по приметам и по кличкам. К ней подошла Лена.

- Леночка, милая! Как грустно и тяжело на душе. Смотрю на этих Зорьку, Милку, Красулю и вспоминаю, что недавно они были только тёлочками, сама их выпаивала их молоком, а сейчас стали первотёлками и сами дают по двадцать литров молока за день. И вот неизвестно, что с ними со всеми будет. И нам с тобою покидать родную деревню… Тяжело.

А как подумаю про мать да сестрёнок, так хоть с головой в омут.

Лена слушала подругу и еле сдерживала слёзы она обронила:

- Парней многих в солдаты взяли…

В эти минуты в колхозе шли последние приготовления к отправке гурта. Иван Фёдорович Матвеев по-хозяйски подготавливал в дорогу небольшой обоз. Он проработал в колхозе старшим конюхом много лет. Колхозники постоянно избирали его членом правления артели. Вручая гонщику лошадь, он наказывал беречь её в пути, а потом тщательно осматривал повозку и сбрую.

Вот Иван Федорович широкими шагами подошёл к Митьке Кантонистову – самому молодому из всех гонщиков, которому едва минуло шестнадцать лет. Как заправский ездовой, Митька держал дугу в руке и ставил чалого коня в оглобли.

- Подай его ещё назад, Митя, смелей! – ласково приговаривал Иван Фёдорович и сам засупонил хомут. Качнув рукою дугу, потрогал седёлку, оправил шлею, осмотрел смазанные оси, похвалил юного погонщика.

В нескольких шагах от Мити Кантонистова ловкими движениями снаряжал подводу в далёкий путь дядя Устин. Увязывая воз, он тянул конец верёвки.

- Одобряю, дядя Устин! – сказал подходя, Иван Фёдорович.

- И воз ты упаковал на славу, и жбан с колёсной мазью привязал удобно под повозкой.

Дядя Устин достал кисет с махоркой. Иван Фёдорович чиркнул спичкой, закурили. Выпуская дым, дядя Устин сказал:

- Да, Иван! Поход этот не из лёгких в неизвестный край, но, сознавая, что скот нужно спасать от немцев, я согласился его гнать, хотя мне пошёл седьмой десяток.

Дядя Устин затянулся ещё раз и добавил:

- Немецкого вояку я хорошо знаю ещё с той войны! Это зверь. К походной жизни я приученный, авось в трудную минуту при перегоне скота пригожусь миру.

Иван Фёдорович похлопал ладонью по шее гнедого коня, шевельнул гриву, глянул ещё раз на дядю Устина и тихо проговорил мне:

- С таким человеком не пропадёшь в пути,- и пошёл снаряжать свой воз.

В конце улицы собирались люди, чтобы проводить и гонщиков, и стадо. Все были празднично одеты. Но разговаривали вполголоса, на лицах – печаль, у некоторых покрасневшие глаза. Жена Фоки Павловича сквозь слёзы жаловалась на своё горе соседке:

- Мой Павлович увозит с собою двух старших, а вы же знаете, Нинке нет ещё семнадцати, а Митьке пятнадцать сравнялось лишь на Дмитров день. Просила я хоть дочку дома оставить, плакала, ругалась с ним. Но он, как железный.

А Фока Павлович в эту минуту снимал на ферме с трехдюймового гвоздя свою спутницу – побуревшую сумку, пропахшую медикаментами, донельзя напичканную инструментами. С усилием защелкнув тугим замком кожаной крышки, он повесил сумку за спину. Захватив невместившиеся в сумку два журнала, тетрадь и медикаменты ветеринарной аптечки. Фока Павлович отнёс их на воз.

Покончив со сборами, Фока Павлович осмотрел гурты коров и овец, проверил обоз. Увидев Ольгу Королёву, сказал:

- Смотрите, тронется обоз, гоните вслед коров, а овец позади.

Посмотрев на свои серебряные часы, он скомандовал трогаться, надеясь к обеду попасть в Любавичи.

- Поехали. Орлы!