И грянул бой...

 ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ

…Прошло две недели боев. Немцам они не принесли желательных успехов. Тогда противник решил изменить тактику. Об этом мы узнали самым неожиданным об­разом.

В конце марта младшие командиры первого батальона Иван Шембель и Николай Баличев, выполняя задачу бокового охранения полка на марше ночью, сбили на большаке Хиславичи-Монастырщина двух мотоциклистов и захватили секретный приказ, подписанный Полле и Гофгартеном.  В  нем давалась обстановка в районе маневрирования полка и говорилось:

«...большая банда движется беспрерывно... Силы банды — шестьсот-восемьсот человек, конные, сани, телеги, вооружение автоматическое и две пушки... наме­рения банды неизвестны.

Наши намерения на эти дни: создать вокруг района нахождения банды далекий круг и принудить банду к покою, в дальнейшем препятствовать продвижению банды на восток...».

Далее речь шла о том, как стягивать части карательной экспедиции, чтобы захлестнуть мертвую петлю вокруг полка.

«Принуждением к покою» и решил воспользоваться Гришин. В одну из ночей, в труднейших летных условиях, советские летчики сбросили нам боеприпасы и, конечно же, свежие газеты. Груз был спущен на пара­шютах в полном смысле на «пятачок» вблизи деревень, занятых немцами.

Над полком, где бы он ни расположился, по ночам всегда висел ночной истребитель «мессершмитт». Но это не помешало советским летчикам прийти на помощь партизанам в трудную минуту. Хотя раненые оставались с полком, и обоз сдерживал нашу маневренность, люди вздохнули легче — появились боеприпасы.

Из тактики «принуждения к покою» и «далекого круга» ничего не вышло. Получив боеприпасы, мы сами ста­ли нападать на карателей. Генералы вновь бросили свои отряды на полк.

Части карательной экспедиции шли по пятам за пол­ком. Изо дня в день немецкие генералы Полле и Гофгартен составляли новые и новые комбинации. То они преследовали нас, то брали в «клещи», то подготовляли ловушки и окружали. Враг, располагавший громадными силами, явно нервничал. Он преследовал партизан — его преследовали неудачи.

Рушились один за другим оперативные планы, немецких стратегов. В своеобразном соревновании на ловкость, тактическую хитрость молодой сельский учитель капитан Гришин снова выходил победителем над старыми военачальниками, получившими образование в академиях генерального штаба Германии. Шли дни, а противник продолжал удерживать здесь много своих войск, в которых гитлеровцы нуждались на фронте, В каждом бою он нес большие потери. Но и силы полка убывали.

Каждое утро полк начинал бои с передовыми подвижными отрядами врага. К полудню подходили главные силы фашистов, с ходу бросались в атаку. Дотемна партизаны отбивали натиск противника. Ночами, обходя расставленные заслоны или сокрушая преграды, полк уходил на двадцать-тридцать километров, чтобы где-то перед утром отдохнуть один-два часа, — и снова бой, снова ночной марш, чаще всего по целине, через разлившиеся реки, затопленные овраги и лощины. Полураздетые, в изодранной обуви и одежде, с ногами, превратившимися в сплошные язвы, голодные люди несли на себе винтовки, пулеметы, противотанковые ружья, минометы и боеприпасы. Не хватало лошадей и повозок, и тогда раненых товарищей несли на руках. Недаром в полку в это время широко бытовала крылатая фраза: усталость приравнивается к измене.

В самом конце марта немцы, оставленные нами накануне вблизи Монастырщины, впервые не бросились вслед за нами. Воспользовавшись передышкой, партизаны отдыхали в деревнях Слободе и Казанке. Только перед вечером появилась немецкая разведка на двух танкетках. При выходе из деревни Каменки машины были обстреляны нашими бронебойщиками. Они развернулись, ушли и больше не появились.

Стемнело, когда полк, сосредоточившись в деревне Петровичи, встал на марш. Была одна из тех весенних дождливых ночей, когда темнота кажется абсолютной, когда не видно не только рядом шагающего товарища, но и небо словно состоит из непроницаемого мрака. Самое хорошее человеческое зрение не в состоянии обнаружить дороги. В таких случаях даже человек, с детства знающий дорогу до соседней деревни, способен заблудиться. Так случилось и у нас: крестьянин, вызвавшийся провести полк до соседней деревни, не прошел и полукилометра от крайних домов Петровичей, как сбился с пути, растерялся и откровенно признался, что не знает, где идет.

Известно, как тяжело идти весной по компасу и карте — ведь самая незначительная лощина или канава превращаются в труднопроходимые препятствия. Чтобы люди не отстали, мы шли сомкнутым строем: ездовые вели лошадей в поводу, держась одной рукой за двигавшихся впереди. Мы с Гришиным шли с группой разведки от первого батальона и слабым фонариком время от времени освещали планшет с картой, ориентируя ее по компасу.

Около трех часов двигались люди, повозки через канавы, кочки и бугры, цепляясь за колючий кустарник. По расчетам давно должна была быть деревня, но никакого жилья не было видно. Продолжать путь было невозможно, оставаться в поле под холодным проливным дождем — безрассудно. Пренебрегая осторожностью, пришлось бросить ракету. Разорванный на несколько секунд мрак открыл перед нами близкие постройки деревни. Населенный пункт находился в сотне шагов от колонны партизан.

Командир принял решение: остановиться здесь, хотя прошли только шесть километров; другого выхода нет, двигаться все равно нельзя. В деревню ушла разведка, а через несколько минут полк втянулся в улицу, подразделения долго блуждали в темноте между построек, пока, наконец, люди разместились по домам.

Нет, мы не сбились с маршрута, это была деревня Дмыничи, лежавшая на нашем пути по первоначальному плану движения.

От населения мы узнали, что каратели в течение прошлого дня подтянули в ближайшие деревни много пехоты и большие обозы. Противник разгадал движение полка и готовил нам какую-то каверзу.

Исколесив три района и побывав в некоторых деревнях по нескольку раз, мы еще ни разу не заходили в Дмыничи. Но крестьяне много слышали о боевых делах полка. И с какой теплотой отнеслись к нам люди, несмотря на то, что знали: завтра и нам и им придется несладко.

Мы узнали, что оккупанты усиленно распространяли слух, будто партизаны — это банда уголовников, выброшенная большевиками на парашютах, что она зверски расправляется с оккупированным населением, но никто этому не поверил.

В беспокойном сне прошел остаток ночи. Только караулы и дозоры, сменяясь через час, несли бдительную охрану. Гришин не ложился в эту ночь. До самого утра горела коптилка в избе Ефросиньи Максимовны Нестеровой, матери трех сражавшихся на фронте красноармейцев, у которой остановился командир полка. Вместе с начальником контрразведки Афанасием Милехиным они выслушали нужных людей. К рассвету в их распоряжении имелись свежие данные о силах и намерениях противника.

Староста деревни, приехавший из Скреплёва, моло­дой учитель, бежавший из Монастырщины, полицейский, пришедший оттуда же вечером, и девушка из Соболева дали много ценных сведений. Из всего узнанного с очевидностью вытекало, что кругом полка уже создано почти замкнутое кольцо. Немцы только и ждут, чтобы мы вошли в него.

Перегруппировав силы, гитлеровцы готовили окончательную расправу с полком. Все окружающие деревни, кроме тех, из которых мы вышли и где остановились, были заняты противником. Наше движение на Дмыничи он предполагал, но не ожидал, что мы здесь остановимся: всюду, дальше за Дмыничами, были расставлены мощные засады, чтобы встретить полк на марше; в гарнизонах в эту ночь не ложились спать, враги хотели навалиться на партизан со всех сторон, когда они будут в движении. Может, поэтому остановка в Дмыничах, на которую вынудила нас погода, была не самым худшим вариантом из того, что могло быть.

В приказе, который был получен утром командирами батальонов, Гришин, как всегда, давал обстановку, пре­дупреждал о ее сложности и предлагал держать деревню любой ценой. Приказывалось вести огонь только прицельно, сберегать патроны.

МЫ НЕ ЗАБУДЕМ ВАС, ДМЫНИЧИ!

День обещал быть труднейшим из трудных. Густой, промозглый туман плотной пеленой покрывал окрестность. Холодная, пронизывающая сырость пробивалась под одежду и вызывала дрожь. Наспех просушившиеся люди, отдохнув несколько часов, захватывали по клоку соломы или сена, чтобы не лежать в грязи, выходили из деревни и группами шли от домов занимать оборону, окапывались.

Деревня Дмыничи расположена в неглубокой котловине, а перед ней с трех сторон поднимаются небольшие высотки. Они-то и должны были служить рубежами обороны батальонов полка.

Утром стало известно, что из соседней деревни Кузнецово немцы почему-то выехали поздно вечером в направлении Соболева. По приказанию Гришина я послал в Кузнецово Зайцева со взводом. Он должен был в случае подхода врага встретить его огнем и отходить на кладбище между Кузнецовом и Дмыничами.

Непроницаемый туман не позволял вести наблюдение за окружающими деревнями, и враг не торопился с наступлением, только где-то далеко слышен был гул моторов. В липкой грязи партизаны выкапывали ячейки — устраивались удобнее. Героические труженики войны, они создавали себе неприхотливые удобства, не думая, кому из них не суждено сегодня подняться с этой нерадостной земли.

Около 11 часов со стороны населенного пункта Равенство появилась первая цепь немцев. В тумане маячило и расплывалось множество людей. Откуда-то из молочной мути ударили пушки, и разрывы стали кромсать землю между обороной и деревней. Цепь приближалась к обороне второго и первого батальонов.

Несмотря на грязь, солдаты шли быстро. Вот уже осталось несколько метров между противником и батальоном Иванова, и тогда затрещали пулеметы партизан. Не обращая внимания на огонь, каратели бежали вперед, стреляя на ходу. Однако огонь автоматов и пулеметов пришивал их к мокрому полю. Теперь стрельбу вели два батальона. Ползая на животах в грязи, враги подняли крик, пытались окопаться, но не выдержали губительного огня и перебежками ушли в молочную муть тумана. А пушки били по деревне, по пространству между деревней и нашей обороной, по самой обороне.

Туман в этот день мог стать для нас и спасителем и предателем. Он не позволял карателям корректировать огонь артиллерии, лишал их возможности ввести в бой авиацию, но он же и создавал для них возможность скрытых подходов и концентрированных ударов.

К полудню, когда туман начал понемногу рассеиваться, немцы повели наступление на участках всех батальонов. В деревне Кузнецово отважно сражался взвод Николая Зайцева. Противнику удалось занять окраину деревни, Зайцев контратаковал врагов и восстановил положение. Почти дотемна Зайцев держал Кузнецово и оставил деревню только после того, как возникла опасность полного окружения.

Все новые и новые силы стягивал враг со стороны деревень Каблуково, Тархово, Сушково, Соболево. Не ожидая подхода танков, застрявших в весенней грязи, фашисты непрекращающимися атаками пытались сломить сопротивление партизан. Особенно ожесточенный натиск был на северном участке, где оборонялся четвертый батальон.

Уничтожая врагов, партизаны и сами несли большие потери. Один за другим выходили из строя пулеметчики Новикова. Сам Новиков был ранен осколком снаряда в голову. Принявший команду комиссар Яцина тоже получил ранение в голову. Еще через полчаса участь командира и комиссара постигла начальника штаба старшего лейтенанта Кондратьева. Принявший команду над батальоном помощник командира полка майор Пахомов также был ранен. Подкрепленный бойцами из третьего батальона, участок обороны Новикова героически держался дотемна; одну за другой отбивали бойцы психические атаки противника.

Командир полка не упускал ни одной детали этого тяжелого боя. Сложность обстановки была понятна ему лучше, чем любому из нас. Резерв его — полковая разведка — давно был брошен на наиболее опасный участок, работники штаба сражались в батальонах. Только два ординарца Гришина, грязные с ног до головы, пробирались от командира к батальонам с приказами и указаниями.

В ходе боя командир ободрял нас и указывал на недостатки, советовал или властно требовал. Короткими записками (их тоже можно отнести к его последнему резерву), обращенными к партизанам или командирам, он поднимал дух людей. Звездаеву он писал: «Держись, сын!». Иванову: «Хорошо, Сеня. Передай партизанам батальона спасибо». Новикову: «Передай кочубеевцам — народ не забудет вашего подвига». Мне: «Поздравляю с первым успехом дня. Надеюсь, славу первого батальона не уроните. Держитесь!» От ячейки к ячейке передавались эти листки.

Под градом пуль и разрывами снарядов по цепи батальонов пробирались в разных направлениях еще два человека — полный, внешне неторопливый, спокойный, наделенный мягким юмором комиссар полка Иван Арсентьевич Стрелков и секретарь партийной организации полка старший политрук Кардаш. Они успевали побывать всюду: и в батальонах на обороне, и у повозок, на  которых лежали раненые, и в избе, где врач Дмитрий Заболотский оперировал тяжелораненых партизан. Наступили сумерки. Над холмами и деревней начал сгущаться туман. Партизанская оборона ни в одном месте не была прорвана. И в это предвечернее время в дело вступили многоствольные реактивные минометы врага.

Для нас это было незнакомое еще оружие. Душераздирающий скрежет, а затем оглушительный взрыв и феерический разлет раскаленных добела осколков. Новое оружие не принесло нам больших потерь — стрельба была неточная, но на психику оно действовало чрезвычайно тяжело. Партизаны долго вспоминали о впечатлении, произведенном первыми залпами реактивных мино­метов, окрестив их «скрипухами». На фронте же это оружие, как мы потом узнали, называли «скрипачом». Враг не выполнил своей задачи: расчленить и уничтожить полк по частям. И, видя бесполезность продолжения атак, прекратил огонь. Потери у фашистов были необычайно велики. Но немецкие части не собирались уходить на отдых, как они делали всегда вечером. Они охватили почти замкнутым кольцом деревню и остались на месте.

Перед нами встала задача: выйти из кольца. Еще днем было установлено, что низина, примыкающая к деревне с восточной стороны, покрыта водой, и немцы не вели атак с этого направления. У командира полка теплилась надежда на проход через низину. Конечно, можно было прорываться с боем через кольцо окружения, но это самый худший выход: ведь полк обременен большим обозом раненых, которых в этот день прибавилось; велика усталость людей.

В деревне наступила непривычная тишина. В штабе никого не было, только Гришин при свете коптилки сидел над картой. Кто-то постучался в дверь — раз, другой.

— Заходите, — не отрывая головы от карты, сказал Гришин.

В избу вошел пожилой колхозник. Гришин принял его за партизана:

— Почему без винтовки? — спросил командир.

— Прикажешь, возьму, товарищ командир.

Поднял голову, посмотрел: борода. В полку не давали обета не бриться до конца войны.

— Как выходить думаешь, командир?

— Подумаем и выйдем. А вы что хотите сказать?

— Надо идти через болото, я знаю его, проведу. Фамилия моя Саврасенко, Гавриил Лазаревич.

Гришин встал навстречу старику, крепко пожал руку. Усевшись за столом, они долго обсуждали, как лучше пройти через болото.

А полк готовился к походу. Тридцать погибших в бою партизан мы отдали братской могиле. Мы похоронили их в полной тишине, без салюта. Пройдет два с лишним десятка лет, и, празднуя двадцатилетие великой Победы, гришинцы со всех уголков страны соберутся сюда, чтобы отдать салют и возложить на эту могилу венки.

Предупрежденные о необходимости строжайшей тишины и дисциплины, люди покидали оборону, выходили из деревни и двигались по ледяной воде болота. Под во­дой ноги ступали на не тронутый весной лед. Справа и слева от нашего пути по сторонам лощины горели костры. Немцы грелись или готовили ужин. Слышалось ржание лошадей, где-то вдали ревели моторы.

Казалось совершенно невероятным, чтобы противник не заметил движения большой массы людей и повозок. И все-таки враг просмотрел нас. Все еще высокомерные и беспечные, не учитывающие уроков прошлого, воспитанные на все той же шаблонной тактике — воевать, пока светит солнце, фашисты не предполагали, что партизаны откажутся от отдыха и уйдут по ледяной воде не­проходимого болота.

А мы шли и шли, до боли в висках сжимая зубы, с трудом переставляя коченеющие, отказывающиеся повиноваться ноги.

Перед утром полк вышел за кольцо блокады. Колхозник Гавриил Саврасенко совершил высокий патриотиче­ский поступок — помог партизанам без боя выйти из окружения. Ни один немец не заметил нашего ухода из Дмыничей. Только несколько поломанных телег и саней на болоте, раненые с которых были пересажены, остались как трофеи противнику и как свидетельство большого мужества простых советских людей, отстаивающих независимость своей Родины.

Мы остановились в низеньком соснячке, чтобы дать возможность людям отдохнуть, выжать воду из обуви. Остановились и потому, что идти дальше было некуда. Наступал новый день, обещавший быть светлым, солнечным, но мы не радовались солнцу. Хорошая погода предвещала для нас самое опасное из всего, что немцы могли предпринять: будет поднята авиация.

Рано утром повторилась уже знакомая нам картина: каратели атаковали деревню, из которой мы ушли ночью. Эсэсовские генералы Полле и Гофгартен снова были оставлены в дураках, а голодные и уставшие партизаны, несмотря на пустоту в желудках и мучительный холод, посмеивались над ними, изображая физиономии стратегов, упустивших «банду».

В стороне от нашей стоянки, по дороге в направлении Дмыничей, тянулись новые и новые колонны немецких войск. Враг был близок, и бой мог начаться в любое время. Самолеты кружили над деревнями на севере и востоке от нашей стоянки. Они уже искали исчезнувших партизан. Из нашего ненадежного укрытия мы видели, как немцы собирались маленькими группками, толкались и подпрыгивали, чтобы не замерзнуть на резком ветру. Партизаны и этого не могли себе позволить. Заняв круговую оборону в молодом соснячке, мы не могли подняться без риска быть обнаруженными.

Проходило время, партизаны мерзли на опушках леска, а перед ними на дороге стояла колонна в несколько сот человек. И Гришин, верный своей тактике дерзких вылазок, несмотря на огромный риск, приказал мне выдвинуть по кустам к дороге все пулеметы батальона и обстрелять плотную массу карателей.

Внезапный шквальный огонь двадцати двух пулеметов накрыл беспечно скопившихся на открытом месте, гитлеровцев. Паника была страшная. Считая, очевидно, что на них по ошибке напали свои, каратели даже не сопротивлялись. А когда окрыленный успехом батальон бросился в атаку, они бежали без оглядки. В наших руках оказалось много подвод, груженных боеприпасами и продовольствием. Полсотни трупов остались мертвыми свидетелями происшедшего. Батальон потерял одного партизана, двоих ранило.

Вскоре появился самолет. Он развернулся над леском и сбросил бомбы, затем долго кружился, обстреливая лес. Когда он улетел, мы с тревогой ждали штурмо­виков. Но они больше не появились: дела на фронте у немцев были плохи, и авиации, видимо, в этот день было не до партизан.

Вечером, когда холодное солнце закатилось за горизонт, по лесу открыла огонь артиллерия. Но уже ни один снаряд не мог причинить нам вреда: построившись ко­лонной, полк стал на марш и под прикрытием наступив­шей темноты двинулся дальше.

МОСТЫ ЖИЗНИ И СМЕРТИ

Бездорожье снова лежало на нашем пути. Тяжело было идти партизанам после нелегкого боя, тягостного перехода по болоту и тревожного дня вблизи двигав­шихся колонн врага. Запряженные парами лошади натужно тянули повозки и сани, потому что телег не хватало. У многих партизан вместо сапог были одни портянки, замотанные веревками и парашютными стропами. Теперь, когда идти приходилось по мерзлой и колючей земле, эта обувь сразу отказала, и люди шли босиком.

На рассвете полк пришел в деревню Юрово. Здесь мы узнали, что мост через реку Ластовку у села Волкова разрушен и никакой переправы через вышедшую из берегов реку нет.

Опять создавалось очень трудное положение. Полк находился в остром углу треугольника, образуемого ре­ками Ластовкой и Упокоем, а по его пятам уже двинулись крупные силы карателей. Времени для размышле­ний не оставалось. И тогда Гришин принял решение: оставить в Юрове третий и четвертый батальоны для прикрытия, первому батальону войти в Волково и строить переправу через реку, второй батальон оставить в резерве. Штаб полка, госпиталь и полковая разведка шли с первым батальоном.

Солнце еще не поднялось, когда мы приступили к постройке переправы. Для строительства моста использо­вали два колхозных сарая. Они немедленно были разобраны, и работа закипела.

Несмотря на холодную воду, на то, что течение разлившейся реки сбивало людей с ног, опоры моста быстро росли. На помощь партизанам пришли из деревни местные жители. Через час были переброшены и закреп­лены на козлах и берегах толстые длинные балки, затем начался настил бревен и скапывание берегов. Переправа быстро подвигалась вперед.

Но тут появились два легких немецких бомбардировщика. Проносясь на бреющем полете, летчики обстреливали нас из пулеметов и сбрасывали мелкие бомбы. Они не позволяли нам поднять головы.

Потом загремела артиллерия, послышался гул мото­ров и треск пулеметов со стороны Юрова. Противник сблизился с заслоном, прикрывающим строительство переправы. Два батальона сдерживали натиск пехоты. Подходили танки. Командир полка послал батальон Иванова на окраину Волкова, чтобы прикрыть отход третьего и четвертого батальонов: не выдержав натиска, они начали отходить к недостроенной переправе.

Нам пришлось пренебречь опасностью и продолжать работу под обстрелом самолетов. В это время немецкая артиллерия перенесла огонь на деревню, и снаряды стали ложиться вблизи переправы.

Мост вырастал на глазах, но он не был окончен, когда на смену расстрелявшим патроны самолетам прилетели два новых «юнкерса». Бомбы сыпались сериями и в одиночку. Все чаще взметались вверх фонтаны воды и торфяной почвы. Убитые и раненые падали в воду, но работа не прекращалась. Каждый знал, что останавливать ее нельзя ни на минуту.

Командир роты Алексей Макаров работал за двоих. Он то таскал и укладывал бревна, то отдавал команды. Ни близкие разрывы бомб, ни обстрел с самолетов не заставили его лечь. Ожидая каждую минуту смерти, бойцы следовали примеру Макарова. Так же держали себя командир роты Матяш, политруки Степанов и Алексеев, комиссар батальона Гордиенко. Это была проверка выдержки каждого командира, каждого бойца в минуту, когда партизанский полк стоял на грани гибели.

Мост был готов как раз к моменту, когда перед де­ревней появились отступающие от Юрова партизаны.

Реку перешел первый батальон. Рота Матяша немедленно залегла на противоположном берегу по краю кустарника для прикрытия отхода полка. По прогибающемуся и танцующему под ногами настилу пошел обоз, который до сих пор стоял рассредоточенный у построек деревни. Самолеты, израсходовав боеприпасы, улетели на заправку, и это облегчило положение переправляющихся.

Иванов вел бой у окраины деревни, уже горели постройки, подожженные снарядами. Пламя растекалось по немецкому танку, прорвавшемуся в Волкове и подбитому из ПТР.

Снова появились самолеты, и снова загудела земля от рвущихся бомб, а хлипкий мостик стоял, покачиваясь, от напора воды, от топота сотен человеческих ног, от воздушных волн рвущихся вблизи бомб.

И тут на глазах партизан произошло почти невероятное. Помощник командира взвода первого батальона Степан Гапеев, пристроив противотанковое ружье на сук молодой березы, прицелился в спускающийся в пике самолет. Выстрел, другой, третий — и вдруг «юнкерс» задымился на взлете. Летчик, взмыв вверх, круто развернулся и камнем стал падать на переправу. Сбить пламя фашистскому пилоту не удалось. Он полетел в сторону Юрова, распуская увеличивающийся с каждой секундой шлейф дыма. Это было возмездием за гибель товарищей на переправе. Степа Гапеев стал героем тяжелого дня.

С последним взводом батальона Иванова перешел переправу командир полка. Политрук роты Алексеев, оставленный мною у переправы с группой партизан, пропустил всех и заложил на середине моста заряд тола. Подрывник Петр Пахомов, отползая от моста, разматывал шнур, соединенный со взрывателем, а немцы, поливая еще не втянувшихся в лесок партизан огнем пулеметов, бежали по лугу к переправе из занятой ими деревни. Снаряд за снарядом по лесу и по берегу, где залегла группа прикрытия Матяша, посылали танки. Их оказалось больше, чем можно было предполагать.

Вот уже через мост перескочило несколько немцев, пулеметы срезали их на нашей стороне, потом на мосту появилось еще до десятка самых проворных фашистов. Сердце в какой раз в это утро болезненно сжалось; мост оставался цел. Оказалось, что Пахомов ранен, но вот он собрался, с силами, натянул шнур, и мост, обеспечивший большинству из нас жизнь, взлетел на воздух. По реке поплыли бревна, а вместе с ними убитые и раненые фашисты.

Врагу не удалось утопить партизан в холодной и неласковой Ластовке. Выход из отчаянного положения на какое-то время был обеспечен.

Госпиталь и обоз уходили в глубь леса, батальоны занимали оборону по опушкам, а командиров мучила мысль: будут ли немцы строить переправу?

Немцы не стали строить мост. Они долго обстреливали лес из орудий, бомбили с самолетов, а перед вечером ушли из Волкова. 

Это, как всегда, не значило, что они оставили нас в покое. С юга и востока деревни были заняты противни­ком, с севера и запада от нашего расположения проте­кали те же бурные реки Ластовка и Упокой. Но хорошо было то, что наступила какая-то передышка.

Перед вечером под густой елочкой состоялось совещание у командира полка. Комбаты настаивали на уходе из района беспрерывных неравных боев на юг, на территорию Брянщины или Белоруссии. Гришин зачитал радиограмму: «...продержаться несколько дней в районах юго-западнее Смоленска... Усильте удары по врагу... Сообщите площадку для выброса груза. Архангельский».

Солдатам положено стоять там, где им определила место война.

Только после войны мы узнали, что наше пребывание в районе западнее Починка и радиограммы, запрещавшие уход отсюда, были вызваны тем, что намечался удар частей Красной Армии из района Спасс-Деменска на Ельню и Починок. Наша задача должна была состоять в захвате аэродрома в районе Починка и разгроме штаба 4-й армии врага. Видимо, были причины, по которым этого удара с фронта не последовало, и нам не пришлось осуществлять задачу, к которой мы предназначались.

Началось обсуждение обстановки и предстоящего марша. Теперь вся немецкая группировка сосредоточе­на на юго-востоке от нашего маленького лесного убе­жища. Возвращаться через Волково на запад, чтобы пойти обратным маршрутом, нельзя — нет моста, строительство его займет всю ночь, а в Юрове, миновать которое невозможно, стоит та же группировка, которая не прорвалась через Ластовку. Выход на север отрезан широко разлившимся Упокоем. Река вышла из берегов, залила луговую пойму и стала непреодолимой преградой.

Пока шло совещание и командиры обсуждали варианты возможного выхода, взвод Ткачева искал переправы. К несчастью, с нами не оказалось ни одного жителя из окружающих деревень, с кем можно было бы посоветоваться о глубине и берегах реки. Но разведчики вплавь на конях перебрались через Упокой и заняли свободную от противника деревню Чистяки. Здесь Ткачев узнал, что на реке имеется мостик, только его не видно — он покрылся полой водой.

Женщина, сообщившая об этом, немедленно была посажена на коня и, ориентируясь по памяти, провела разведчиков в полк по невидимому мосту.

Когда Ткачев докладывал об этом, мы сидели изумленные. Не верилось, что сама собой отпадает колоссальная трудность. На выручку партизанам, как в сказ­ке, приходил добрый волшебник — народ и спасал их от неминуемой беды.

Подразделения немедленно пошли к переправе. Головным шел третий батальон, за ним госпиталь, обоз.

Вода у въезда на мост доходила лошадям до живота, В воде, как живой коридор, стояли партизаны — «маяки», обозначая путь спасения. Тела коченели, ноги сводила мучительная судорога. Посредине реки несколько повозок, запряженных беспокойными лошадьми, сорвалось. Людей спасли, а лошади, запутавшиеся в упряжи, пошли вместе с санями ко дну.

Как только переправили третий батальон, рота лейтенанта Анатолия Матвеева была на всякий случай выведена на противоположный край деревни для прикры­тия переправы. И эта мера предосторожности, как всегда, оправдала себя.

В конном строю к деревне Чистяки беспечно ехал патруль карателей. Отделение это или взвод, определить в темноте было невозможно. Ясно, что противнику и в голову не приходило, что мы можем оказаться в Чистяках. Партизаны Матвеева залегли у крайних домов. На фоне светлой полоски на горизонте четко вырисовывались силуэты всадников. Подпустив конников по­ближе, рота открыла дружный огонь. Лошади шарахнулись, выбивая из седел всадников. В темноте рассыпались в разные стороны конные и спешенные кара­тели.

А переправа продолжалась еще долго. За госпиталем пошли батальоны. «Маяки», обозначавшие дорогу, сме­нялись каждым подразделением.

Переправа не обошлась без смешных и досадных случаев. Уже после того как по приказу командира полка весь командный состав передал своих лошадей для раненых, политрук Алексеев подобрал плохонькую лошаден­ку, которая не годилась в обоз, и не расставался с ней. Переезжая через реку, он посадил в седло Пашу Данченко, а сам пристроился на крупе своей клячи. На самой середине моста лошадка показала вдруг не такой уж безропотный нрав. Она заупрямилась, рванулась в сторону, сбила стоящего на краю моста партизана и увлек­ла за собой двух примостившихся на ее горбу всадников. Через несколько мгновений все вынырнули. Лошадь поплыла к берегу, а трем людям, принявшим ледяную ванну, помогли выбраться на мост.

К полуночи полк переправился.