Ночи августовские становились все холодней и холодней. Утром просыпаешься, дрожь тебя бьет, зубы выстукивают чечетку. Одежда волгнет от густой росы: в такой росе хорошо только льняная треста вылеживается. Вскакиваешь быстрее на ноги — и в путь, чтобы в ходьбе согреться. С нетерпением ждешь солнца, которое всходит все позже и позже. Я простудился и занемог. Да и сказывалось полуголодное существование: один раз краюху хлеба добыл и грыз ее дня два, а так за целые сутки съешь 2-3 сырые картошки иль похрумкаешь недозрелыми яблоками в заброшенном саду — и все. Отощавший, ослабевший, я пал духом, а потом и в самом прямом смысле свалился в ольховых кустах неподалеку от какой-то деревни. Лег и приготовился во второй раз отдавать богу душу. Тогда у меня и впрямь одна только душа и оставалась, да и та совсем не геройская.

Но, видать, родился я в сорочке. Мне и на сей раз определенно повезло: на исходе второго дня заметил меня проходивший по дороге из села парень. Он все понял без расспросов и только сказал:

— Подождите меня, я сейчас приду.

Скоро он вернулся с узелком, в котором были бутылка молока, кусок хлеба и несколько вареных картошек. Когда стемнело, Федя, так звали моего спасителя, и его жена на плащ-палатке дотащили меня до дома. Здесь кое-как перевязали мне все еще гноившуюся рану. Нашлись и лекарства — коробочка с аспирином.

В доме Феди я быстро стал поправляться и восстановил утраченное равновесие духа. Однажды я спросил своего заботливого друга:

— Федя, скажи, пожалуйста, а почему ты не в армии, ведь возраст твой призывной.

Он как-то виновато усмехнулся:

— Вопрос ваш, Виктор Михайлович, резонный, и никакой в нем обиды для себя не вижу. Еще до войны я был освобожден от призыва в армию по болезни. Но теперь оставаться в стороне не собираюсь.

После этого откровенного разговора у меня как-то легче стало на душе. Федя работал па мельнице, куда, приезжал народ из окрестных сел: в округе его многие знали, и он, как говорится, был в курсе всех новостей.

Деревенька, где я остановился, носила странное имя Егория, расположилась она в стороне от больших дорог. Фашисты в нее даже не заходили, и жизнь до поры до времени текла довольно спокойно, будто и войны не было. Только ходили слухи, что в соседней деревне, через которую проходили немецкие войска, распустили колхоз, а над всеми поставили старосту из местных жителей. А в Досугове — большом селе, там даже создали полицейскую комендатуру и стали наводить в округе «новый порядок».

Прежде всего гитлеровцы занялись прямым грабежом и стали вывозить в Германию все, что только попадало им в руки, — запасы зерна из колхозных амбаров и государственных элеваторов, которые не успели взорвать, скот и сельскохозяйственные машины, которые наши не смогли угнать на восток, даже старые рельсы, что лежали вдоль железных дорог, — Германия, видимо, уже тогда начинала испытывать недостаток в металле.

Фашисты, выпустив из тюрем уголовников, создали из них спою полицию, в селах и деревнях поставили старост, опять же из уголовников и предателей Родины.

Закрывались школы, разрушались клубы, даже церкви подвергались разграблению.

На заборах и стенах домов развешивались приказы и распоряжения новых властей, требующие от населения беспрекословного подчинения, сдачи оружия, выдачи советских воинов, попавших в окружение и оседающих в селах и деревнях.

Но «новый порядок» поначалу коснулся только городов и тех сел и деревень, которые расположились вдоль больших дорог, по которым проходили гитлеровские войска. А в нашей деревеньке Егории по-прежнему фашистов и в глаза не видели.

Между тем время шло, и чувствовал я себя все лучше и лучше, смог даже подниматься с постели и, как стемнеет, выходить на улицу. Я очень тяготился своей беспомощностью, мне ужасно стыдно было злоупотреблять гостеприимством Фединой семьи, сидеть у него на шее, есть задарма его хлеб...

И как-то раз я все это и выложил Феде. Он - добрая душа - успокаивал меня, что, мол, ничего, пока я не поправился, и говорить не о чем, будет меня поить-кормить, а потом, мол, посмотрим.

Но я настаивал на своем, и наконец мы порешили, что пойду я по деревне искать работу. Мужики все на войну ушли, в домах одни бабы с малыми детьми да старики, работа для мужиков всегда найдется — где забор поправить, где крышу перестелить...

Договорился я с одной женщиной-солдаткой и взялся перекрыть ей крышу. За работу она обещала мне выдать старые мужнины ботинки да еще полмешка ржи в придачу.

Но только я со своим напарником, таким же окруженцем, Петраком взялся за работу, как из Досугова нагрянули полицаи — они шныряли по дворам, искали красноармейцев-окруженцев, а заодно отбирали сало, хлеб, самогонку для своей очередной попойки. Нас вовремя предупредили, и мы с Петраком спрятались в кустах. Вынужденные перерывы в работе случались часто, но все-таки за неделю крышу мы перекрыли, и хозяйка осталась довольна нашей работой. Даже местный житель Андрей Жариков, кровельщик по специальности, и тот нас похвалил. Я получил за работу крепкие ботинки, а Петрак рубашку. Кроме того, хозяйка насыпала нам по полпуда ржи.

Итак, почин был сделан. Нахлебником у Феди я не буду. Но... почему-то особенно легче на душе у меня не стало. Все чаще и чаще я думал о своем долге перед Родиной. Как же так, никто от службы в Красной Армии меня не освобождал, идет война с фашизмом, судьба моя сложилась так, что я оказался в тылу врага, так что же, оставаться в стороне от борьбы, смириться со своим положением и... будь что будет...

Честно ли это? Имею ли я право бездействовать? И чем крепче вставал я на ноги, тем сильнее и сильнее меня мучила совесть — нужно действовать!

Действовать... Но как? Вести партизанскую войну с фашистами, как призывал Сталин? Однако нас пока только двое, я и Петрак. И оружия нет. Правда, оружие — это не проблема. Стоит походить по полям и лесам, и можно найти и винтовку, и патроны, и гранаты, даже пулемет. Гитлеровцы не так уж тщательно собирали на поле боя оружие убитых наших бойцов и командиров, кое-что оставалось, и этим вполне можно было вооружиться. Но что можно сделать вдвоем?

Потом я узнал, что и в соседних деревнях осело немало окруженцев. Переходя из деревни в деревню, я стал знакомиться с ними, интересоваться их настроением, планами. Понял, что не только меня мучает бездеятельность, но и другие окруженцы думают о том же - как помочь Красной Армии бить врага, находясь в его тылу.

Подумал я и о том, что мы, бойцы и командиры Красной Армии, волею судьбы оказавшиеся в таком трудном положении, не должны предаваться унынию и должны поддерживать веру в победу Красной Армии среди местного населения, убеждать людей в том, что неудачи Красной Армии в боях с фашистами временные, что, собравшись с силами, Красная Армия разобьет врага и очистит нашу землю от поработителей, что и здесь, в тылу врага, надо помогать Красной Армии крушить гитлеровских гадов.

И тут я решил на свой страх и риск сочинить стихи, да такие, чтобы, читая их, люди поняли — будет и на пашей улице праздник, победа придет!

Приводить дословно свои стихи не буду, я не поэт, и сегодняшнему читателю покажутся они наивными и корявыми. Но тогда они мне понравились. У своего старого знакомца Феди я добыл тетрадку, сохранилась у него от довоенного времени, перо и бутылочку чернил. Чернила, правда, высохли, но я развел их водой. Переписал свои стихи на пяти страничках, вырвал их из тетрадки и первую прикрепил к колодцу, что стоял посреди пашей деревеньки, а остальные разнес по соседним деревням и незаметно пристроил где только мог – одну приколол к забору, другую нацепил на ветку, третью на столб.

Потом я еще несколько раз сочинял листовки, правда не н стихах, а в прозе. На каждой стал писать: «Прочти сам и передай соседу» — так я считал, что с листовкой познакомится больше людей.

Но если быть до конца честным, настроение у меня тогда было никудышным. Никакой информации о делах на фронте я не имел. А гитлеровцы и по их наущению старосты н полицаи распространяли слухи о полном поражении Красной Армии и о захвате Москвы.

Не хотелось этому верить, убеждал себя, что все это ложь, что Москву фашистам не видать как своих ушей, что победа все равно будет за нами. Но... В общем, чего туг говорить, когда говорить нечего. Недаром есть такая поговорка - скажи человеку тысячу раз, что он свинья, так он начнет хрюкать...

Но «хрюкать» я не хотел и продолжал писать листовки.

Когда исписал всю бумагу, опять пошел к Феде — может, еще у него тетрадочка найдется.

Встретил меня Федя хорошо, сказал, что сам ко мне собирался наведаться (я тогда в Баранове обитался).

— Зачем я тебе понадобился, Федя? — спрашиваю его, а он в ответ:

— Да не мне, Виктор Михайлович, а одному человеку...

— Кому же?

— Не могу сказать. Но вы все сами скоро узнаете. Ждите его послезавтра под вечер во рву за Лысковской школой. Знаете, где это? Там все кусты, кусты вдоль тропки, а чуть в стороне высокая березка стоит. Вот вы неподалеку от нее и ждите...

— Все это хорошо, Федя. Ждать буду. А вот как я узнаю, что это тот самый человек, о котором ты говоришь, а не фашистская ищейка?

— Там место глухое и никто обычно не ходит. Но чтоб не ошибиться, сделаем так — этот человек будет идти по тропке и что-нибудь насвистывать, а шапку в руках держать. Подойдет к березке и тихо по-вороньи каркнет три раза, тут вы его и окликнете. Хорошо?

Я согласился и на следующий день отправился в Лысково. Стало смеркаться. Не доходя до деревни, я свернул в лес, чтобы меня никто не заметил, и таким путем добрался до назначенного места.

Ров зарос густым кустарником, я едва пробился на тропку и вышел к заветной березке. Тут и укрылся в орешнике. Укрылся и стал ждать. Уже почти совсем стемнело, и тут я услышал — кто-то идет. Глаза уже привыкли к темноте, и скоро я увидел: идет по тропке человек богатырского роста — широкоплечий, крепко сбитый. Я узнал его — Лукашев, начальник досуговской полиции!

Что делать? Заподозрить, что Федя предатель, я никак не мог. Но, может, Лукашев сюда случайно зашел, выискивает что-нибудь?

Пригляделся, он в руках свою фуражку держит, как Федя и говорил, да тут до моего слуха дошло — идет он и себе под нос песенку мурлычет. И не какую-нибудь, а «Катюшу»! Идет, будто ищет кого, по сторонам оглядывается... Остановился против березки и... каркнул!

«А, была не была», — подумал я и окликнул его по-военному.

— Стой! Кто идет?

Он быстро обернулся и сказал только одно слово: Свой!

Я вышел ему навстречу. Он протянул мне руку и назвал себя — Лукашев Иван Тихонович. Я тоже представился. Лукашев улыбнулся:

— Знаю, знаю, о тебе, Виктор, мне Федя рассказал, и я тебе доверяю. Потому и вызвал сюда. Дело есть...

Он расспросил меня о моем напарнике Петраке, с которым мы вместе крышу крыли. Поинтересовался, знаю ли я других окруженцев, кто они такие, как себя ведут, о чем думают. Честно говоря, я тогда знал немногих и дум их тоже не знал. Иван Тихонович поинтересовался, что местные жители говорят о нем. Посетовал, что служба, на которую он пошел, тяжелая, особенно в моральном отношении, односельчане смотрят на него искоса. Не может же он всем и каждому объяснять, что как был, так и остался советским человеком и в полицию пошел не по своему желанию.

— По чьему же? — поинтересовался я, но тогда ответа на спой вопрос не получил и только много позже узнал, что Лукашев был связан с подпольем и получал задания от подпольного райкома партии.

Мы еще поговорили о том о сем. А потом он вытащил из кармана листок бумаги, и я узнал свою листовку.

— Твоя работа?

— Моя! — признался я.

— Ну что же, — похвалил Лукашев, — дело ты задумал хорошее. Надо поддерживать веру народа в нашу Красную Армию и Советскую власть. Очень скоро положение должно измениться и фашистов выгонят с нашей земли. Пусть крестьяне не опускают рук, не поддаются вражеской пропаганде. Победа все равно будет за нами. А предатели понесут заслуженную кару.

Но, — добавил Лукашев, — будь осторожен. Листовки пиши печатными буквами, почерк все время меняй, а то займутся этим делом немецкие власти в районе и быстренько выловят автора листовок.

И еще. Листовки — это хорошо, дело очень нужное. Но надо быть готовым и к вооруженной борьбе с захватчиками — собирать оружие, прятать его в тайниках, в лесу подыскать подходящее место для партизанской базы и, пока не наступили морозы, отрыть землянки, запастись продовольствием, теплой одеждой — без всего этого и отряд не отряд. Надо привлечь к этому делу наиболее решительных окруженцев, наладить контакты с молодыми парнями, которых в армию еще не успели призвать. Только нужно быть предельно осторожным, не доверяться каждому встречному-поперечному, не вызывать подозрений у новых местных властей. — И добавил: — Я еще плохо знаю старост в деревнях, что это за люди? Тоже поинтересуйся, как ведут себя, не все же из них предатели.

Иван Тихонович определил район моей работы — деревни Егория, Бараново, Иванютково.

Все они в глухомани, немцы там почти не бывают, а полицейских Лукашев брал на себя — с ними у него свой разговор будет. Тогда он мне ничего про полицейских не сказал, а потом при новой встрече признался, что в «его» полицейском участке есть неплохие ребята, которых он сам «завербовал» — им можно доверять, многие насильно взяты немцами на службу, с ними можно работать. Но есть отъявленные негодяи из бывших уголовников, которые сами пошли к немцам на службу, этих нужно опасаться. Пока Иван Тихонович с ними справляется. И к немцам в доверие вошел. Но долго так продолжаться не может...

При следующей встрече я рассказал Лукашеву об окруженцах, которые рвутся в бой, только не знают, с чего начать. Иван Тихонович посоветовал взять их на заметку и сойтись с ними поближе. А еще Лукашев советовал в листовках предостерегать крестьян, чтобы прятали имеющиеся продукты — мясо, сало, зерно: немцы вывозят пока захваченное колхозное добро, а скоро возьмутся и за них.

И еще одно направление дал — призывать крестьян к саботажу, отказываться от работы в создаваемых немцами хозяйствах, для обслуживания армии, на молокозаводах, в ремонтных мастерских, наносить вред где только можно — портить дороги, разрушать мосты, подпиливать телеграфные столбы и т. д.

Мы стали регулярно встречаться с Лукашевым. Однажды Иван Тихонович передал мне несколько листочков бумаги, исписанных мелким, бисерным почерком. Это оказались последние сводки Совинформбюро, записанные, по-видимому, «на слух». В них говорилось о жесточайших боях на Украине, на Северо-Западном фронте, а на Центральном велись бои «местного значения». Но было ясно, что Москву немцы не взяли и до нее им еще далековато, Красная Армия оказывает упорное сопротивление врагу на дальних подступах к столице. В сводках были сообщения и о действиях партизан в тылу врага, может быть, где-то неподалеку от нас, потому что определить точно место было нельзя — «в районе Д.», «около города П.» — так было принято писать и сводках в то время.

Из этих вестей, как из штрихов, возникала внушительная картина всенародной борьбы против фашистов на оккупированной земле:

«В деревне Г. партизаны напали на вражескую автоколонну и уничтожили ручными гранатами 10 грузовых автомашин и более 40 фашистов».

«Бойцы партизанского отряда под командованием тов. Орехова, действующего в тылу противника на Западном направлении фронта, в течение нескольких дней наблюдали, как в лесу у деревни Подворица на большую поляну ежедневно опускались транспортные немецкие самолеты. Глубокой ночью разведчики прокрались в чащу леса, искусно замаскировались. Утром они увидели, как па поляну сел фашистский самолет. Тотчас к самолету подъехала автоцистерна, в которую был слит доставленный бензин. В течение дня приземлилось еще несколько самолетов с бензином. Поздно вечером разведчики вернулись в свой отряд и доложили командиру о своих наблюдениях. Через два дня отряд партизан незаметно пробрался к этому аэродрому. Партизаны забросали гранатами и бутылками с горючим самолет, стоявший на поле, автоцистерны и небольшое подземное бензохранилище па опушке леса...».

«Партизанский отряд под командованием тов. В. неутомимо истребляет фашистских мародеров в одном из районов на Северо-Западном направлении фронта. За два месяца боевых действий отряд уничтожил 19 автомашин с горючим, 8 автомашин с боеприпасами, 15 автомашин с продовольствием и другими грузами, 4 легковые автомашины и 14 мотоциклов. Партизаны взорвали за это время 12 мостов и 26 раз обстреляли колонны противника, проходившие по лесным дорогам. За время этих операций бойцы отряда уничтожили более 600 фашистских солдат и офицеров».

«Отважно действуют партизаны районов Московской области, захваченных немцами, помогая Красной Армии оборонять Москву... Отряд председателя райисполкома т. П. уничтожил 2 немецкие штабные автомашины, истребив при этом 12 фашистских офицеров. Этот же отряд сжег самолет «Мессершмитт-109», сделавший вынужденную посадку у селения Н., и уничтожил имевшую большое значение линию телефонно-телеграфной связи».

«Партизанские отряды на Киевщине продолжают наносить немецким захватчикам чувствительные удары. Партизанский отряд под командованием т. П. в районе своей деятельности взорвал все мосты. Отряду помогают сотни разведчиков и помощников из местного населения. Они сообщают штабу отряда о передвижениях фашистских войск и помогают вылавливать и истреблять мелкие группы немецких солдат».

В военном обиходе есть такая формула: «Делай как я!» Вести о боевых партизанских делах агитировали лучше всяких слов. Они были для каждого советского человека, оказавшегося на оккупированной территории, четкой программой действий. А также укором: не оставайся в стороне, включайся во всенародную борьбу!

Осень уступила место зиме, и я попросился постояльцем к, Марфе Андросовне Кондрашовой. У нее было трое детей — Нина, Володя и Вася. Самый младший, Вася, живо напомнил мне моего Валентина. Глядя на хозяйского сына, я вспоминал свою семью и скучал по ней. За то, что Марфа Андросовна пустила меня на квартиру, я перекрыл ей крышу дома. Теперь у меня, как говорится, дело было в руках, и я все увереннее чувствовал себя в роли кровельщика.

У Кондрашовых рядом с домом был большой и добротный хлев. В одной половине стояла корова, а другая по самые стропила была набита свежим сеном. В нем я устроил себе логово, застелил его разным тряпьем, и получилась довольно теплая постель, на которой я спал до самых белых мух.

Там, в сенной берлоге, и пришла мне в голову неожиданная мысль устроить в хлеву тайник. Лучше всего его выкопать там, где стоит корова: вряд ли кто догадается. Однажды я выбрался из своего укрытия и стал вымерять шагами площадку. Тут-то и появилась, Марфа Андросовна:

— Что это вы здесь вымеряете?

— Да вот, хозяйка, если позволите, хочу подземное убежище под коровой сделать. Там можно спрятать все, что нужно. Да и вы с ребятами укроетесь, если, скажем, обстрел начнется.

Хозяйка задумалась на минутку, а потом согласно кивнула головой:

— Что ж, ройте.

В охотку взялся я за привычное солдатское дело: откопал в три-четыре вечера толстый слой навоза, вырыл яму, забрал ее в окружку бревнышками, стены обмазал глиной, настелил из толстых бревен потолок, а изнутри обил его досками. Сверху насыпал земли и утрамбовал ее, потом настелил листы кровельного железа, а на них уложил и утрамбовал навоз. Из досок смастерил кормушку для коровы и поставил эту кормушку на прочные пазы над отверстием блиндажа. Чтобы попасть в мой закуток, нужно было потянуть кормушку на себя. Закончив работу, я пригласил хозяйку. Она не могла найти вход в мое подземелье. А когда я отодвинул кормушку, она зажгла спичку и спустилась в блиндаж. Осмотрев его, не удержалась от восклицания:

— Здорово!

Скоро я снова встретился с Иваном Тихоновичем Лукашевым — на сей раз на мельнице у Феди Жарикова. Он попросил меня около деревни Бараново завтра встретить его старшего брата Виктора, который на телеге повезет в Досугово собранное по местам боев оружие, и взять все годное. Я рассказал Ивану Тихоновичу о тайнике. Он одобрил мою затею, сказал, что лучшего места для оружия не найти.

Виктор подъехал точно в условленное время. Я вышел из кустов и окликнул его, как договорились с Лукашевым:

— Хозяин, нет ли у вас подходящего товара?

— Выбирай какой хошь! — ответил возчик.

Мы познакомились. Отобрали десяток исправных винтовок и несколько цинковых коробок с патронами, спрятали их в надежное место. Неисправное оружие Виктор повез сдавать в Досугово в полицию. А я вечером перенес все винтовки и патроны в свой блиндаж. Мирно похрустывала сеном корова, а под нею в земле таилось боевое оружие, которое вот-вот понадобится нам.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...