Память как бессмертие

Всё вокруг сияло и светилось.

Но прошла весна,-

Солнце скрылось,

Небо помутилось...

Началась ВОЙНА.

(Слова из песни)

ЕЩЁ ДО ВОЙНЫ...

В моих детских воспоминаниях довоенная жизнь - это солнце (всегда), даже если дожди, то с грозой, весёлые, после которых, подняв платье повыше, бегали по лужам с пузырями, прыгали под струями воды, выкрикивая: «Дождик, дождик, лей, лей, раз­гоняй моих гусей!», - или, - «Дождик, дождик, пуще - будет травка гуще!».. Это искрящаяся речка, которая была тут же, ря­дом, мелкая, родная, с пиявками, головастиками, где папа расчи­стил ключик и построил крыничку для всех, вода в которой была ледяной и сладкой, и называлась речка Глинкой..

Подрастала - «переселялась» на более серьёзную речку - Лютайку, где уже мама учила меня плавать на надутой наволочке. Сюда она часто водила нас с подружками под вечер: перейдёшь Глинку, пройдёшь лужок, школьную рощу, снова луг - и она: с вирами глубже и длиннее. В ней уже были раки, рыба, стрекозы... Луг усыпан ромашками, колокольчиками, трава по пояс! Мы, сплетая её макушки, делали в ней шалашики и лежали в них, наблюдая букашек, отдыхая от зноя. Была ещё и третья река: Вихра! Туда я ходила с папой, уже умея плавать. Там был остров, и мечта была довоенная доплыть до него, как до новой земли, открыть его для себя. Доплыла один раз, больше не успела... В Вихру впадала ещё речка Железняк, вся в камышах. Её переходили вброд. Только теперь понимаю всю прелесть расположения моей любимой Монастырщины: такое обилие воды, лугов, небольших лесочков, которые переходили в настоящий Кузнецовский лес, соединявшийся с Брянским. Эти леса укрывали партизан и наводили ужас на фашистов! Туда, уже после освобождения от оккупации, ничего не боясь, босоногое племя девчонок ходило за грибами, брусникой и «дурочками» (голубикой)... почти за десять километров в один конец...

В местечке Монастырщина было три школы: Начальная Образцовая, где работала мама, Лидия Алексеевна Король, учительница, отдававшая всю душу и силы, и время своим ученикам, обожаемая ими, сохранившими добрую память о ней до сих пор, в уже престарелом возрасте. Вторая, семилетняя, национальная школа, бывшая еврейская, и главная средняя школа. Она стояла на холме, как лебедь белая, каменная, с мезонином, где обычно располагался 10-й класс, и где нам хотелось поучиться. Возле школы была старинная роща, обилие сирени и жасмина, фруктовый сад, пчельник, столярная мастерская, конюшня с лошадьми, своя земля под посевы, где учащиеся приобретали навыки грамотного ведения сельскохозяйственных работ и пчеловодства, был тир и полный спортивный городок, что нас особенно влекло. Там, вокруг, был какой-то кварцевый песок, и никогда не было грязи. К зданию примыкал высокий широкий балкон, на котором выступали школьные артисты. В этой школе мой папа преподавал русский язык и литературу и был завучем, а также руководил школьным хором, учил многоголосному пению. Яков Казимирович Король был человеком энциклопедических знаний и мог в любое время вместо заболевшего учителя провести урок истории, географии, биологии, рисования, иностранного языка на высоком педагогическом уровне.

ЕЩЁ до войны мне были дороги походы с папой за руку в воскресный день в книжный магазин «за новинками». Тогда ведь впервые печатались «Тимур и его команда» Гайдара, «Дикая собака Динго» Фраермана, «Волшебник изумрудного города» Волкова... Помню их переплёты, картинку на обложке и запах краски. Это был мой любимый запах! Папа покупал свои книги, шли счастливые, что сейчас будем читать! Иногда он читал мне вслух «Мцыри» Лермонтова и отрывки из «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели.

 Издание было богато иллюстрировано, в тяжёлом переплёте, и мне запомнились слова: «Кто не ищет дружбы с ближним, тот себе заклятый враг!», «Только тот узнает радость, кто печаль перенесёт!» С ранних детских лет люблю поэзию А. С. Пушкина! Всегда хотелось плакать от первых самостоятельно выученных стихотворений «Что ты ржёшь, мой конь ретивый?», «Песни о вещем Олеге», «К няне», «Бури мглою»... Последнюю мы с мамой часто пели под её гитару... Помню юбилейное издание 1937года - толстенный том Пушкина с множеством литографий, портретов, стихов и прозы! (папа всегда учил вначале мыть руки и отмывать чернила с пальцев.) Листала, читала, сравнивала... Тогда впервые увидела портрет красавицы Натальи Гончаровой и узнала трагическую историю дуэли с Дантесом. И тогда же возненавидела его на всю жизнь! Часто, оставаясь одна дома, занималась «самообразованием»: бренчала на папиной фисгармонии и сама научилась брать аккорды, искать гармонию, подбирать мелодии. С папой по вечерам разбирали по нотам новые песни «Широка страна моя родная», «Орлёнок» и старые, революционные и о Гражданской войне: «По долинам и по взгорьям», «Каховку», «Песню о Щорсе». Было счастье тихих вечеров, рядом звучал чистый, высокий голос мамы. Она прекрасно пела: в гимназические годы запевала в церковном хоре, и старший брат собирался продолжить её образование в консерватории, но она выбрала трудный учительский путь.

Были и праздничные хлопотливые пробуждения с новой песней «Утро красит нежным светом стены Древнего Кремля» - и ботинки блестят, носочки белые, юбка синяя в складку, вышитая кофточка, красный галстук, - спешим на демонстрацию, а после на школьном балконе концерт! Зрители внизу, на траве и скамейках, все свои. Всё просто и прекрасно!

А как любили кино! И дети, и взрослые смотрели с удовольствием первый звуковой фильм «Путёвка в жизнь» и героические о Чапаеве, Котовском, «Пётр Первый», «Мы из Кронштадта», «Мать» и трилогию о жизни А. М.Горького, «Большой вальс» и сказки о Василисе Премудрой, Емеле и Щуке, о Докторе Айболите! А фильмы по произведениям Аркадия Гайдара?! «Школа», «Р. В. С.», «Тимур и его команда»! В здании кинотеатра на втором этаже была БИБЛИОТЕКА. Там тоже запах книг, но другой, не новый, а, наоборот, тревожащий воображение... Я его тоже вдыхала с нетерпением. Хотелось всё это осилить, вместить в себя скорее. А многие книги не выдавали, мол, ещё рано. Брать книги в библиотеке стала с пяти лет, записал туда меня папа. С той поры КНИГА стала неотъемлемой частью моей жизни.

Вначале до третьего класса я училась в семилетке. У нас был очень дружный класс, ведь в школу мы пришли своей группой из детского сада. Нас привели под транспарантом, где на красной материи блестящими буквами было написано: «Нам 8 лет, мы идём в школу». Мы попали к прекрасной учительнице Марии Львовне Плющевой. Она возилась с нами, не жалея ни сил, ни времени. Занималась с отстающими у себя дома, так как в школе не было свободных помещений, создала в классе шумовой оркестр, шила для выступлений костюмы, изобретая их почти из ничего! Наш класс состоял почти из отличников и ударников, и в 1940 году Марию Львовну наградили орденом Знак Почёта! Она была первой учительницей-орденоноской в районе, его вручал сам М. И. Калинин. Дали ей путёвку к Чёрному морю, всем девочкам класса привезла красивейшие бусы из крупных раскрашенных ракушек. А из разноцветных стружечных лент (продавались такие, из них цветы делали), смастерила пёстрые юбочки, настрочив стружки на поясок, и мы плясали на сцене, как на Бразильском карнавале! А на Первомайской демонстрации мы шли колонной в белых майках и белых юбочках, сшитых из многослойной белой бумаги, похожей на марлю, (продавалась в аптеке) и выполняли упражнения с флажками. Было красиво и весело. После второго класса Мария Львовна уехала в Подмосковье, но память о ней и любовь жива и сейчас. Внимательно рассматриваю школьную фотографию всех отличников семилетней школы - первые два ряда наши! Виталик Михеенков, Витя Левдиков, Женя Козин, Зяма Белкин, Тоня Сиглаёва, Дина Евдокименкова, Валя Андронова, Хана Гинзбург, Броня Пронина, Фаня Колодницкая, Зина Белкина, Неся Соркина - мои подружки ещё по детсаду, весёлые, нежные, воспитанные, аккуратные девочки! Многих из них я не встретила, вернувшись из эвакуации, и уже никогда не увижу: в Монастырщине в январе 1942 года фашистские изверги зверски замучили и расстреляли 1000 человек еврейского населения... Но в моей памяти они живы и сейчас. В третьем ряду, справа третья - наша Мария Львовна.

Вот и коснулась я самого страшного слова ВОЙНА и рядом ФАШИЗМ и СМЕРТЬ!..

Всё тянула, очень трудно переступить и выйти на прямую, вспоминать горести, тяготы, утраты... Ведь все ещё живы, всё цело, есть ДОМ, тёплый, родной, хотя за 7 лет так и не завершил задуманного папа - всё дела поважнее: школа, общественная жизнь, хоровое пение и драматическая студия при Доме Культуры. Он прекрасно владел скрипкой, гитарой, мандолиной, играл на фортепьяно и в равной степени, происходя из белорусской крестьянской семьи, мог построить дом, сложить печь, сделать оконные рамы и нарезать стёкла. Я очень люблю вглядываться в старые фотографии, бытовые. Брат Виктор много снимал своей «скрытой» фотокамерой. Вижу наш двор с любимыми жильцами: коровой Тарюхой, гусем Иваном Ивановичем, собачкой Шариком, кошкой Дымкой и старой курицей Панчёхой. Они как-то особенно держались с отцом, стараясь быть к нему поближе, пообщаться. Он их о чём-то спрашивает - они «отвечают». А гусь Иван Иванович, заслышав его покашливание издалека, ещё на школьной горке, за речкой, начинал громко хлопать крыльями и требовать выпустить его встречать хозяина. Встретятся - оба довольны, идут, беседуют... С любым человеком: учеником, его родителями, учителем или простым крестьянином отец находил общий интерес, и многие оставили о том свои воспоминания, спустя десятилетия. За этот труд, добросердечность, желание помочь человеку, попавшему в беду, его уважали в районе, и казалось, нет у него врагов. Но нашлись недоброжелатели, «подыгравшие времени», и 30 августа 1938 года папу арестовали... Начальник почты задержал письмо в Польшу, а конверт техничке школы к её родственникам подписан Королём, он сам во время империалистической воевал на Польском фронте и был белым офицером - значит, Польский шпион! Так что в первый класс я пошла с мамой... Полгода шло следствие, потянулись унылые дни ожидания и тревоги. На суд защищать отца приехал московский адвокат и произнёс такую пламенную речь, что от обвинения не осталось и следа, и папу освободили прямо в зале суда. В помещении находились крестьяне из сёл, где работал отец и строил школы (Кобылкино, Гоголевка), раздавались голоса: «Кого судите? Позор!» - так победила Правда. Адвокат рассказал о том, как полк, в котором служил отец, полностью перешёл на сторону Красной Армии, как геройски воевал на фронте Король Яков Казимирович: получил звание красного командира, награждён именными часами и личным холодным оружием (шашкой) - для того времени очень почётная награда; как, вернувшись с войны, включился в строительство новой жизни в деревне, принимая её делами: строил новую школу, по решению сельского схода перестраивал под классы старое здание пустующей церкви, возводил мастерскую, квартиры для учителей, открыл третью смену в школе для обучения грамоте родителей учащихся. Материально и книгами помог открыть в селе избу-читальню, где стали ставить пьесы, отмечать Новые Праздники. В 1930 году семья первой вступила в колхоз, сдав в общее хозяйство молотилку, веялку и коня. А на земле своего хутора Король Яков Казимирович организовал труд льноводческой бригады, в которой состояли и члены семьи. С приходом осени - учительствовали.

... Отцу дали путёвку на юг, восстановили на работе в той же должности.

Всё пошло, как всегда. Хотя осталась тревога, даже подумывали уехать, но любовь к родному краю пересилила обиду, и о том больше не говорили. Ах, если бы знать!.. Вспоминая довоенную жизнь своей семьи, с удивлением отмечаю, что в ней все учились и сдавали экзамены! Мама в Соболеве при педтехникуме сдавала экстерном за училище, т. к. документы об окончании гимназии затерялись, Филипп (муж сестры) оканчивал Новозыбковский Учительский Институт, брат в Москве, в институте Связи, и папе тоже учёба необходима, хотя за плечами  Полоцкая Учительская Семинария, где учили всему и всерьёз. Для него это образ жизни.

МОЯ ВОЙНА

Тот самый длинный день в году

С его безоблачной погодой

Нам выдал общую беду на всех.

На все четыре года.

Она такой вдавила след

И стольких наземь положила,

Что через двадцать, тридцать лет

Живым не верилось,  что живы!

(К. Симонов).

22 ИЮНЯ 1941 ГОДА. ВОСКРЕСЕНЬЕ. Ничего не предвещало ужаса войны, обычные дела: папа в Смоленске в Пединституте сдаёт последний госэкзамен на литфаке (учился заочно), вот приедет - будем поздравлять! Сестра Тамара с шестилетним сыном Виталием живёт у бабушки. Она преподаёт русский язык и литературу в пятых классах, а её муж Филипп Григорьевич Захаренков призван на два года в Армию и служит в Латвии, только присоединившейся к СССР. Уже осталось меньше года разлуки. Получил звание лейтенанта (до этого был зав. РОНО в Монастырщине), а я помогаю маме: она со школьным конюхом распахивает картошку, я босиком хожу по борозде и освобождаю кустики от земли. А думаю одно: через три дня еду в АРТЕК!

…Еду в Артек! Дали две путёвки-младшего и старшего возраста.

Едет ещё одна семиклассница. Уже уложены в чемоданчик синяя сатиновая форма - блуза и юбка в складку, белая кофточка, новый пионерский галстук с зажимом, на котором алеет костёр. Красота! Ещё пачка конвертов с надписанным рукой сестры домашним адресом. До этого никуда одну не отпускали, а тут?! Общий сбор в Смоленске 25 июня. Путёвки ведь давали не за деньги, а решала комиссия: за отличную учёбу и активную работу пионеров. Я училась легко, была отличницей и «в пионерах» всюду успевала: клеили альбомы о героических советских людях - лётчиках, папанинцах, пограничнике Карацупе, рисовали на картах маршрут полёта женского экипажа самолёта «Родина», были в курсе всех событий в стране, очень любили свою газету «Пионерскую правду» и, конечно, боролись с лентяями. И дали мне путёвку... Радости - до неба!!

Очень жарко, бегу в дом пить. 12 часов дня, слышу речь Молотова по радио: «...без объявленья нам войны, нарушив договор о ненападении» - всё оборвалось, похолодело... С криком «Мама! Война началась!» убегаю к сестре, ведь Филипп на самой границе и уже воюет! «Война, война началась!» многие не верят. Радио тогда было не у всех. Сестра меня пыталась унять, хотя сама в отчаянии. Вырываюсь и бегу к центру, где люди, магазины, базар... Всё меняется на глазах. Очереди за солью, спичками, хлебом...

Страшный шум, народ в отчаянии. Папа прервал сдачу экзамена и вернулся. Привёз мне коричневые ботинки, последний подарок в жизни... Я их носила полвойны. Купил в сельском магазине, где чинили наш старенький автобус: он всегда ломался по пути к нам или к Смоленску. Взрослые хоть за меня спокойны, что не успели отправить «в белый свет». А я реву и прощаюсь со своей мечтой.

Оказалось, что мы живём не так уж далеко от границы... или граница приближалась. Небо горит, вспыхивает от залпов... До поздней ночи стоим с соседями на улице и слушаем канонаду. Днём появляется несколько машин с беженцами. Их размещают в здании начальной школы, ходим к ним слушать об ужасах войны.

Взрослые понимают, что беда идёт к нам! Местечко наполовину еврейское, им особенно жутко. Начинают уезжать, уходить мои подруги. Много людей не могло ни ехать, ни идти... обречённость какая! Не на чем эвакуироваться! Было много смешанных браков: люди жили десятилетиями рядом, никакой вражды, а тут?! У мамы двоюродная сестра Шура была замужем за Наумом Белицким. Любящий Нотик не расставался с нею даже на войне, воевали рядом, остались живы, вырастили красивых сына и дочь, жили в Смоленске. Её брат Владимир был женат на Лизе Ланиной, тоже хорошая семья, двое сыновей родились перед войной. Когда его призвали на фронт, отправил жену с детьми в Монастырщину к своей матери, думая, что туда немцы не придут... Но уже осенью фашисты создали гетто на базарной площади посёлка и в несколько домов согнали всё еврейское население. Горькая доля выпала и на Лизу с детьми... Бабушка вымаливала и выкупала внуков у полицаев, их отпускали, но по чьей-то злой воле дети вновь оказывались в гетто. Наконец, один из охранников (сосед) помог выкрасть мальчиков, а Лизу расстреляли, как и ещё 1000 ни в чём не повинных людей... Это мои троюродные братья, Эдик и Гена Тарасовы. Геннадий сейчас живёт в Вязьме. А ещё в одной полурусской семье произошла трагедия: жена Наташа прятала своего мужа Исаака Розенберга в доме под печкой в течение всей оккупации, более двух лет! Всем говорила, что он уехал, а двоих детей чаще всего отправляла к матери в деревню. Исаак был известный в местечке музыкант, он замечательно играл на скрипке и часто по вечерам мы с подружками бегали под окна ресторана слушать эти волнующие звуки, от которых хотелось плакать, непонятно почему... На ночь Наташа помогала ему выбираться оттуда, у него с рождения болели ноги. И вот уже всё вокруг загрохотало, освобождение близко, и она вместе с соседями повела детей в Дубраву, за реку, как наиболее безопасное место. Там было пол посёлка в беженцах. Оставив детей на знакомых, пустилась бежать, что есть мочи, назад, сказав, что забыла детские тёплые вещи... Прибежала, а от дома груда углей и дым... каратели прошли раньше, наверно, им кто-то указал на этот дом... Но всё это было потом, а пока...

3 июля с замиранием сердца прослушали речь И. В. Сталина. Он вселял уверенность, что враг будет разбит, Победа будет за нами. Сталин призывал людей сплотиться, помогать фронту, верить в победу и ничего не оставлять врагу, чтобы русская земля горела у него под ногами, и быть бдительными! Взрослые копали противотанковые рвы, возводили надолбы на шоссе. Уже начались бомбёжки, погибла женщина, немцы с воздуха обстреливали стада... По дорогам шли беженцы из Белоруссии, гнали скот в тыл... Мы, дети, всюду видели «шпионов», пытались их задерживать. Однажды мы заметили, как незнакомец вошёл, нам показалось «прокрался!» в соседний сарай и стали его стеречь. Нас было человек пять. Сердца стучали от волнения, это уже была не игра. Едва он вышел, мы окружили его: «Стой! Ваши документы!» Незнакомец улыбнулся, но вполне серьёзно протянул удостоверение работника военкомата и похвалил нас за бдительность, а папа сказал, что это не детское занятие, но наблюдать мы можем. Такая была неразбериха: сдавали радиоприёмники, ружья охотничьи... Зачем? Мы с Витаськой, моим племянником, решили тоже «ничего врагу не оставлять» и уничтожить свои велосипеды. Он принёс колун и обухом отделил переднее колесо и руль в своём трёхколёсном велосипедике. «Теперь твоя очередь!» Но мне стало жалко, двухколёсный велосипед мне подарил брат в 1939 году. «Я не могу, ведь он стальной!» - «Значит, оставишь врагу?!» - гневно спросил мой шестилетний племянник и порубил на нём шины... И смешно, и не очень.

Первая бомбёжка была 7 июля, потом ещё и ещё. Решено уезжать. В школе было два коня, одного директор отдал папе, и он тут же сообщил директору Национальной школы Хиничу, чтобы брал жену и сына и ехал с нами. Было ещё две семьи, всего десять человек. Вещей почти не брали, тем более зимних - зачем? Ведь скоро вернёмся! Наши прогонят немцев! Выехали 10 июля, а 19 июля в Монастырщину после недолгого боя вошли фашисты, и чёрная тень покрыла родные места почти на два с половиной года... Вначале решили доехать до леса и «переждать»... что? сколько? Ехали маленькие дети, я тоже иногда, в основном шли и шли... Папа не давал мне никаких послаблений: «Не ной, едут младшие. Если трудно идти, можешь петь». Нас обгоняли пешие и конные, и мы поняли, что не скоро увидим Дом... Вокруг одни и те же мытарства, возле Починка (там был военный аэродром) попали под бомбёжку, едва удержали коня и повозку! Наблюдали воздушные бои и начинали болеть за своего «ястребка», а он часто свечой вниз... Плакали от бессилия, но как ликовали, когда падал и выл немецкий «Мессер»! По Рославльскому шоссе сплошным потоком в сторону Смоленска шли машины и подводы с ранеными, у многих без бинтов текла кровь, они держали раненую руку кверху. Разводить костры в поле, чтобы что-то сготовить, было запрещено, спасало молоко: гнали и гнали колхозные стада. Доярки просили подоить коров для себя и для военных, иногда подоить просто на землю: молоко распирало коров до боли. Многие бойцы сами доили их в котелки. Позднее в пути мы встречали эвакопункты, где выдавали хлеб: на каждого едока по буханке! Добрая родина и тут не лишала людей заботы и надежды. В пути военные, сочувствуя нашему «перегрузу», дали нам ещё одну лошадку. Она хромала, но по дороге попалась кузня, Машку перековали. Она такими благодарными глазами на папу смотрела! Наш Лыска был с нею неразлучен и в упряжке шагали дружно.

Бои шли за Ельню, за город. Наш путь лежал рядом, по тому же району. Остановились в глухой лесной деревушке Зубово, дворов 15, наверно. Нашлась для нас пустующая хатка. Спали на полу, настелив сена. Наши взрослые включились в колхозную страду, а мы, дети, днями собирали в лесу грибы и ягоды - основная пища. Всем работавшим выписали аванс в счёт трудодней натурой: картошкой, мукой, стали на ферме выдавать молоко. К нам хорошо относились, да и рабочие руки были нужны. По соседству находилось село Оселье, в котором прежде учился поэт Михаил Исаковский. Познакомились с его учительницей, папа был доволен: ведь он учился с ним заочно в пединституте. С той поры люблю его стихи и песни. Наши женщины подружились с местными девушками и по вечерам обучали их пению. Над лесом звучали «И кто его знает»... «Катюша», «Шёл со службы пограничник», «Провожанье»... Это было так красиво и грустно до слёз, но песня облегчала душу, а девчата с удивлением узнали, что эти песни сочинил их сосед! Но тихая жизнь тревожила моего отца, и он вдруг решил, что нам надо учиться и нельзя терять год. Поэтому путь наш лежит дальше в Медынский район, в село Передел, к дяде Петрусю, папиному брату... Уже конец августа, скоро в школу. Приехали впятером. Хиничи по дороге пересели на поезд, другие семьи тоже уехали дальше. Село большое, в прошлом фабричное, это бывшая усадьба фабриканта Баташова. Река разделяет его на две части: огромное поселение за рекой и там органы власти, магазины, пекарня, мельница и др. А здесь находится прекрасная средняя школа: тоже белоснежная, два двухэтажных учебных здания со светлыми просторными классами, кабинетами и большое каменное здание начальных классов. Здесь также почта, трёхкорпусная больница и красивейшая церковь с часовней (не работающая). У въезда в усадьбу две круглые башни: здесь прежде находилась спичечная фабрика. Всё в идеальном порядке на школьной территории, словно готово к смотру! Несмотря на то, что ещё летние каникулы, многие старшеклассники охотно трудятся в столярной мастерской под руководством Петра Казимировича Короля. Он и директор школы, и столяр, и пасечник, а главное, человек, влюблённый в труд, как и в труд учителя. В 1940 году его приняли в Коммунистическую партию и теперь постоянно вызывали в райком, в Медынь...

У дяди Петруся и тёти Кати было четыре дочери: Дина, Ася, Аля и Галя, от 13 до 2 лет, семья трудолюбивая, и нас сразу приобщили к сбору грибов впрок. Ранним утром вручались кор­зинки, и, пройдя по тропинке метров 200, мы попадали в лес, так близко! Он был хвойный, в нём стоял вкусный, настоянный воздух, и бегали мы туда охотно по 2-3 раза в день: для засолки надо было заполнить огромную двадцативедерную бочку, семья-то большая... А грибов в то военное лето была тьма, целая россыпь белых грибов... и росли они не только в лесу, но и в канавах вдоль дорог. Возвратившись из леса, мы завтракали. Это был молочный суп с картофелем и лисичками... то же и на обед, а «ужин не нужен». Как это было вкусно! Всем нашим учителям нашлись учебные часы в школе, и 1 сентября было, как всегда, очень торжественным!

К тому же под Ельней в кровопролитном сражении враг понёс огромные потери, город был освобождён, взрослые обсуждали военное положение, с уважением произносили фамилию командующего ЖУКОВ, а мы прыгали и верили, что скоро война закончится! Но проучились всего один месяц, фашисты удесятерёнными силами рвались к Москве, а Медынь рядом с Минским шоссе стоит, и вновь всё вокруг закипело... Надо всё бросать и ехать дальше. С нами на второй телеге Тётя Катя и четыре дочери. У них больше вещей, и папа отдал им сильного коня. Пётр Казимирович остаётся: ему райком поручил организовать подпольную связь с партизанами, выбрать для этого лучших комсомольцев-старшеклассников, заложить в секретные места продовольствие для отряда... Он остаётся здесь, но я не знаю, насовсем ли, или потом будет догонять семью в пути. Екатерина Демьяновна всю дорогу плачет и не может управлять конём. Дорога трудная, грязная, перегруз телеги... Проехали вёрст сорок и обнаружили, что у Лыски до кости стёрта под хомутом холка, от боли он неуправляем. Решено вернуться и подлечить коня дня три. Кое-как добрались обратно. Папа всю ночь уговаривал брата лично вывозить семью, а потом вернуться сюда, когда мы нагоним их, а если... то он выполнит задание брата, его «не тронут», он беспартийный. Наметили маршрут, и утром они уехали. А мы остались... Сразу стало тихо-тихо и страшно, словно мы отстали в пути и не знаем дороги. «Трёх дней» нам немцы не дали: они начали применять новую тактику по захвату территории - десантирование, сразу перекрывая большие территории с мостами, дорогами и даже лесными тропами. У них были подробные карты местности.

Вот такой огромный десант немцы сбросили в Юхнове, недалеко от Медыни, и на второй день в Передел въехала открытая машина и несколько мотоциклистов устанавливать свой «орднунг». Собрали народ возле школы. Запретили всякое передвижение без их разрешения, что-то орали о наказаниях за неповиновение, даже в лес ходить запретили. Взломали замок и начали хозяйничать в школе, отыскали патефон и пластинки, стали их заводить и кривляться, плясать, приглашая народ, но люди стояли молча. Немцам угодливо прислуживал завхоз больницы: крутил ручку патефона, выбирал пластинки. Ставил плясовую - переваливался, как медведь, задирая руки кверху, охал, а если попадалась пластинка о Родине, о Ленине или Сталине - разбивал о колесо. Было гадко смотреть. Немцы отыскали пасеку и ринулись ломать ульи, но пчёлы им дали достойный отпор, многие из них окривели! Фашисты были пьяные, а пчёлы этот запах не переносят! Назначили старосту, им стал этот продажный нелюдь, и уехали. Ещё не раз я помяну его недобрым словом! Ещё до появления немцев папа и несколько других мужчин предотвратили мародёрство и панику во время безвластия, не дали разграбить магазины, пекарню и сырзавод. Они выстраивали людей в очередь и каждому в руки выдавали по две головки сыра, буханку хлеба, платок головной или кусок ткани вместо него, обувь, если у кого на ногах не было. Я, помню, удивлялась, что народ не дрался, ничего не ломал, а все слушались спокойных мужчин, и уже сами следили за порядком.

Потом немцы долго не появлялись, а через наше село пробирались целые отряды окруженцев из-под Ельни. Уже в третьей битве за город верх одержали фашисты. Красноармейцам указывали более безопасную дорогу в лес на поиски партизан, варили картошку в мундире и оставляли большой чугун в тёплой бане. Баня была в стороне от дороги, на берегу небольшой речушки, впадавшей в р. Лужа. Было много раненых, тяжёлых разместили в одном из корпусов больницы, написав на нём «Тиф». Самоотверженно выхаживала их фельдшер и медсестра. Однажды под вечер к нам пришёл генерал с небольшим отрядом бойцов. Он был простужен, болели стёртые ноги. Адъютантом у него оказался наш монастырщинский папин ученик. Генерал сходил в баню, мама лечила ему ноги какой-то народной ею приготовленной мазью, рвала полотно на портянки впрок. Папа сходил и нашел проводника, знакомого мельника, так как им предстояло идти через гать возле мельницы, километрах в 12 от нас. Говорили, что там шёл бой, и что с генералом стало, я не знаю... Он шёл открыто, своих звёзд не прятал, одежду не заменял!

Когда мы покидали Монастырщину, нигде не нашли свою бабушку. Она ушла куда-то, и это было мучительно, ведь ей 90 лет. Кто о ней позаботится? На западе грохот орудий смолк, мы оказались в немецком плену... Сестра Тамара решает идти в местечко проведать бабушку, найти женщину, чтобы ей помогала, обернуться за три недели. Папа отговаривал её - бесполезно! Оставила на нас своего единственного сыночка и ушла в утренний туман, словно растворилась в нём. Мы остались на дороге, стало страшно и одиноко. Была у неё попутчица, медсестра шла в соседний, Хиславичский район, решила вернуться домой. Шли по старому пути: у Тамары были записаны деревни, которые мы проезжали. Их уже почти не осталось - головешки, трубы, землянки... Сестра с ужасом вспоминала эти картины: в лесах полно оружия, пушек, тяжёлый воздух и мёртвая тишина, даже птица не пролетит. Почти без еды и без сна брели они целую неделю, около 200 километров... на ночь добрые люди впускали в землянку посидеть на пороге несколько часов. Пришла к бабушке совсем ослабленная и свалилась в тифу. Явилась жандармерия, потянули на допрос: зачем пришла? Откуда? С каким заданием? В гестапо поставили на учёт без права передвижения, каждую неделю приходить отмечаться - всё, обратной дороги нет! Как нет и работы.

За литр молока доила коров, копала огороды, стирала за еду для двоих. Долгих два года мы жили в страшной неизвестности о её судьбе, а она о нашей...

Освободили Монастырщину 25 сентября 1943 года.

А в Переделе учителя просили папу открыть школу, но он сказал: «Нет, по немецкой программе детей учить не буду и вам не советую: придут НАШИ - как будете объясняться? Могут вообще всех лишить права Преподавания». Как мог, он охранял школьное имущество: с помощью старшеклассников заколотил окна первого этажа крест накрест, перенёс в дом пианино, коробку с ёлочными игрушками и пионерские галстуки, но сам ни разу не взял ни одной ноты и мне не разрешил даже крышку открывать. А вот ещё один случай: накануне Нового Года сосед принёс для нас пушистую ёлочку, мама поставила её в большой комнате, и мы с Витаськой стали её наряжать украшениями, оставшимися от семейства дяди Петруся, а папа в это время отбывал повинность по расчистке дороги от снежных заносов. Едва он переступил порог, мы с радостью позвали его посмотреть наше красивое дерево, но он так прикрикнул на нас и маму, что ёлка вмиг оказалась в сугробе за домом. «Какие могут быть здесь сейчас праздники?», - только и сказал... Но мы дети, нам хочется радости, и раз нельзя в доме, то можно на улице?! Вдвоём соорудили снежную крепость, на полосе цветной бумаги, сохранившейся от этикеток спичечной фабрики, написали «С Новым 1942 Годом!» перетащили в свой снежный дом всё ту же ёлочку, уселись на санки - довольны! Идут прохожие - нас хвалят, говорят спасибо. Но вдруг раздаётся грозный окрик отца: «Кого это вы здесь принялись поздравлять? Фашистов? Марш в дом и ёлку с собой унесите!» Чтобы чем-то занять нас и себя отвлечь от тяжёлых дум, организовал в доме обучение для меня и моих сверстниц, всего трёх девочек. Мы с ним недели три изучали естествознание, географию, историю, а с мамой арифметику и русский язык. Даже гулять не выходили. А ещё мне мама дала общую тетрадь и велела всё-всё писать с самого начала войны. Я старательно всё вспомнила, но тетрадь, конечно, сгорела, только в памяти это всё навечно словно гвоздями приколочено.

Папа взял на себя обязательство брата помогать партизанам, связь была односторонней, только с их стороны кто-то появлялся. В отряд было передано 20 пар школьных лыж, партизаны получали сводки совинформбюро, которые в соседнем селе записывали на чердаке со старенького приёмника Фёдор и Борис, два старшеклассника, их ещё Пётр Казимирович выбрал как самых серьёзных и ответственных. Они хорошо замаскировали антенну под стрехой, и фашисты о том так и не узнали! Оба юноши уцелели в оккупации, но вскоре Федя подорвался на мине и умер от потери крови: на дороге увидел красивую металлическую коробочку и решил поднять, подарить сестрёнке. А это была мина... Случилось ещё и такое: в третьей квартире нашего дома жила Татьяна Ивановна Валуева, муж погиб на войне с белофиннами. Она преподавала русский язык и литературу в старших классах, и папа называл её коллегой. Я часто посещала её комнату, и мы вместе рассматривали репродукции картин известных художников, которые она собирала и много знала о них. Очевидно, дядя Петрусь доверил ей связь с ребятами-радистами, и это было правильно: их появления в квартире не вызывали подозрений, просто дружба и общие интересы. А именно она относила сводки военных действий для партизан, передавая ещё одному связному в другой деревне, где жили её дальние родственники. Об этом папа догадывался. Всё это раскрылось потом... Но вот в село прибыла на отдых немецкая часть.